его на лето в деревню. Лишенный насильственным образом самых привлекательных мужских качеств, перекормленный Тимка не пользовался интересом и успехом у прекрасной половины собачьего общества. А со второй половиной дела обстояли совсем скверно.

Среди устоявшейся иерархии деревенского собачьего коллектива давно было определено — кто кому уступает дорогу, с поджатым хвостом или без такового, на кого можно гавкнуть, а на кого лишь глухо заворчать.

Правом первой кости в деревне, безусловно, владел пастуший пес Полкан, считалось дурным тоном даже поднимать вопрос о его диктаторстве. В припадке тоскливого воя Полкан мог взять такую окрашенную замогильными обертонами ноту, что стыла кровь в говяжьих жилах у совхозного бугая Трошки. А ведь приходилось Трошке бывать в самых страшных переплетах — вместе с Полканом им пришлось как-то отбиваться от напавшей на совхозное стадо волчицы с необученным выводком. Пока Трошка исступленно гонялся за матерой волчицей, Полкан сумел придушить двух молодых волчат, чем принес немалую славу пастуху Никанору. Храбрый на домашней завалинке, ковбой Никанор оказался труслив на деле и во время волчьей вылазки отсиживался на жидкой осинке, которая вся трепетала от бившей Никанора дрожи. К концу баталии Никанор вовсе ослаб и свалился с осинки, придавив собою двух ярок и, еще более чем Никанор, напуганного барана. От такой напасти ошалевший баран кинулся, не разбирая дороги, прямо в самое пекло, чем привел в полное замешательство слегка помятую Трошкой волчицу и ее серое потомство. Решив, что их дела совсем плохи, если бараны первыми нахально нападают и сбивают с ног волков, лесные «санитары» кинулись в кусты, оставив на поле боя две трофейные шкуры. Ковбой Никанор — приписал, конечно, эти успехи личной храбрости и силе удара своего кнута, бросив тем самым тень на верного и храброго пса.

И надо же было случиться, чтобы городской курцхар Тимка, потерявший главные качества обольстителя, но не бросивший тем не менее блудливые манеры обращения, повстречался впервые Полкану в тот момент, когда Тимка пытался втереться в доверие полкановского гарема. Разогнавшись до скорости, граничащей с первой космической, пастуший пес сообщил курцхару импульс, от которого повалился по принципу «домино» весь уличный забор.

Тимкин позор докатился до самых захудалых конуришек, и ни одна завалящая дворняга не упускала возможности потрепать и повалять в дорожной пыли перепоевского кобеля. Для него деревенские собаки пренебрегли даже традиционным правилом — по неписаным обычаям считалось неприличным выяснять собачьи отношения в присутствии хозяев. Тимку кусали и драли при первом же удобном случае даже недоросли-щенки, и был замечен момент, когда он стремительно удирал от жаждавшего крови Макарова петуха.

Перед Елистратовым Тимка предстал в тот момент, когда душегуб Семен плелся с мешком по дороге, сглатывая обильную слюну, выделявшуюся в предчувствии скорой выпивки.

Собственно говоря, перед Елистратовым предстала лишь одна половина туловища, вторая половина курцхара находилась по другую сторону забора, разделявшего своей дырой переднюю и тыльную части корпуса кобеля. Видать, не выдержав побоев и укусов сородичей, всеобщего презрения и издевательств со стороны любой деревенской твари, Тимка решил выместить злобу на подвернувшейся кошке и, погнавшись за ней, заклинился в заборной дыре. Откормленный зад не позволял ему продвинуться вперед, а вернуться назад не было сил — задние ноги повисли в воздухе, не доставая до земли.

Дурным голосом выл Тимка от боли, обиды и отчаяния. Мало того, что сбежавшиеся на голос псы спокойно жевали Тимкины задние ноги и короткий хвост, мерзкая кошка в пяти сантиметрах от кончика его носа спокойно умывала свою шерстку, даже не глядя на исступленно воющего пса, который по высшим меркам собачьего искусства чуть было не приблизился к полкановой ноте.

Семен нехорошо посмотрел на застрявшую собаку и, живодерски усмехнувшись, зашел по другую сторону забора. Он был суров и преисполнен долга — добыть мяса на шашлык для приехавшей к нему из города компании…

Через пять минут Елистратов забежал к Макаровой старухе выпросить уксуса и перца для маринада, а заодно и пустить слух, что перепоевскую собаку утащили волки и Семен сам видел, как они рвали на части бедного курцхара.

…На берегу пруда товаровед Лева, известный на родной базе под кличкой Лева-сиделец, с помощью ревизорских актов и фиктивных накладных пытался разжечь костер, когда затрещали в овраге кусты и на поляну выкатился с ведром в руках добытчик Елистратов.

— А… фуражир! — закричал Лева-сиделец. — Ну, что дала разведка боем?

— Какого барашка загубил, — начал причитать Елистратов, с большим трудом отводя взгляд от мелководья, где, по его расчетам, должны быть затоплены бутылки с водкой.

— Знакомься! — Лева ткнул пальцем в надутую физиономию с выпученными глазами. — Это научный работник, молодой, весьма поддающий…

— Анатоль Федутто, — захохотала физиономия, еще больше выпучив глаза, и без всякой видимой связи с предыдущим вдруг начала нудно и громко рассказывать — Я, когда плыл по Якутии, гляжу — бивень торчит на берегу. Ну, естественно, раскопали целого мамонта, мясо в мерзлоте полностью сохранилось — вот я вам скажу шашлык был из мамонтятины…

— Понес, понес… — сморщился Лева и повернулся к третьему соучастнику, — а это Вано Камикадзе — грузин-самоубийца!

Однако белозубая улыбка и черные маслины глаз никак не вязались с рекомендацией, было видно, что их хозяин жизнью вполне доволен и пока взял от нее далеко не весь перечень удовольствий.

— А помнишь, Семка, — обратился Лева к Елистратову, — как мы с тобой, лежа на нарах, мечтали вот так у костра за ухой из линя слопать по килограмму водки…

— Я в тундре, помнится, за один час восемнадцать зубров настрелял, — опять забубнил Федутто, — одну печенку ел, все остальное шакалам выбрасывал!

Все до единого рассказы Федутты имели в виде сухого остатка один непреходящий смысл: где-то, когда-то он — Анатоль Федутто — очень много чего-то съел и все — задаром.

Немного сбитые с толку обитающими на Крайнем Севере зубрами и шакалами, все неловко замолчали. А распаленный сладкими мыслями о большой еде Анатоль Федутто громко высморкался в