помню, как помню обстоятельства места и времени: дождь, желтый осенний куст, бурьян у стены - эти приметы пути, уже не ведущего никуда. А ощущение бесследно забылось, вроде бы и не добавив ничего к опыту души. Теперь можно пройти по аккуратно расставленным вехам той цепочки мыслей, но она тоже не ведет никуда и, логически продолженная, упирается очень быстро в абсурд и непостижимое. Что, собственно, следует считать естественным, если мыслью пробуем приблизиться к Богу. Или искать человеческий смысл в божественном. Какой, скажем, можно усмотреть смысл в молитве духом, когда, если принять данное мне объяснение (одно из многих, только одно из многих), в этой молитве Дух Святой обращается к Духу Святому посредством человеческих органов речи, на языке невнятном и невразумительном. Переливаясь из одного сосуда в другой через человеческое немощное горло. И что в том человеку? Благо от сопричастности процессу? И что Богу в человеке? "Буду петь духом", - говорил Павел. "Для Господа играть и плясать буду", - говорил Давид. А что Господу в человечьем голосе и движениях тела? Мне вспомнилась еще притча, как к рабби Лейбу пришли собирать пожертвования на доброе дело и он, святой человек, сказал: "Денег нет у меня, но я спляшу для вас".

        Можно ли это понять? Приблизиться мыслью? И есть ли здесь вообще повод для размышления?

        Но, может быть, этот логически неизбежный тупик мысли - абсурд и изнеможение рассудка - следует считать не концом, а началом? Ведь именно через заумь коана достигают просветления дзэнские монахи. С самого начала ставя себя лицом вплотную к абсурду - именно так, - откуда остается сделать один только невозможный шаг...

Покажется странным (а может быть, учитывая сумму приведенных выше рассуждений, и очевидным), но этот эпизод с исцелением совсем не послужил к укреплению во мне веры. Это ведь мог быть и просто случай, естественная альтернатива чуду - а почему бы и нет? - так, верно, и был он принят душой. И позже, в наступавшие время от времени периоды ослабления религиозного чувства, я не в нем - вспоминая - находил свидетельство бытия Божьего, и ни в чем, надо сказать, особо значительном, а чаще всего в каких-нибудь мелочах, случайно открывшихся взгляду, - не имеющих пользы и не претендующих на то, чтобы быть носителями высшего смысла.

 На голой осенней ветке

Ворона сидит и смотрит.

 Я подумал вдруг, что есть Бог.

Так вот, просто.

        Пете я ничего не говорил про свое, так сказать, участие в его судьбе, и никому другому. А рассказал бы, меня бы не поняли. Теперь же рассказал. "Просите и сбудется", - промелькнуло между нами в разговоре, и я рассказал этот случай, когда просил и действительно - сбылось: "Все симптомы прошли без следа, и врачи только руками успели развести, не зная, какой ставить диагноз".

        Они очень обыкновенно приняли мой рассказ.

        - Ты думаешь о Боге, как о большом начальнике, - сказала Фаина, - к которому приходишь раз в полгода, и по мелочам беспокоить боишься. А Он бо-ольше, чем твой начальник. Неужели ты думаешь, что для Него есть мелочи или что у Него времени не хватит? Ты можешь обращаться к Нему, как к папе родному, - с любой просьбой.

        - Как ты к своему папочке, - сказала ей Света.

        И они рассмеялись.

        - А если вам просто захочется колбасы к завтраку, вы обратитесь к Богу? - спросил я.

        - Да, - сказала Света.

        - Шалабалам, - сказала Фаина и, добавив еще несколько таких же слов, закончила коротко: - Вот так.

        - Это о колбасе? - спросил я.

        - Может быть, - сказала она, - как Богу угодно.

        - Дух, живущий внутри нас, лучше знает, в чем мы нуждаемся, - сказала Света, - и о том просит.

        - Дух внутри или Дух Святой? - спросил я.

        Они засмеялись.

        Я продолжал допытываться до смысла молитвы духом, но они смеялись больше, чем говорили.

        А у меня в сумке как раз и лежала колбаса, кусок сервелата. И через полчаса мы ужинали той колбасой и теми купленными по дешевке помидорами, и другим, чем Бог послал, на какой-то рядом оказавшейся квартире одного из "спасенных" - почти пустой, без мебели, но по-своему уютной. У них аппетит был хороший, и колбасы не хватило. От Бога кормясь, они, кажется, редко наедались досыта.

...Опять я увидел этот рыбий взгляд из-за двойных стекол - нет, не от Бога случай.

        - Ты знаешь его? - спросил я Фаину.

        - Кого?

        - Этого, в очках, - я показал кивком головы.

        Она пожала плечами.

        - Знаешь, - сказал я утвердительно.

        - С чего ты взял, - сказала она с неожиданным для меня злым раздражением.

        Мы вышли, а он глядел вслед нам в окно, когда трамвай тронулся. И перед тем, как отвернуться, улыбнулся - с блеском металла в зубах, как мне показалось.

        - Смотрит, - сказал я.

        - Ну, смотрит, - она обернулась невольно. - Не смотрит совсем. Смотрит, не смотрит, какая разница?

        - Это... - я замешкался, подбирая слова, чтоб сказать, - это опасный человек, с дурным взглядом. Я немножко разбираюсь в этих вещах.

        - Все разбираются, - сказала она холодно, не имея желания продолжать разговор.

        - Слишком часто он попадается на дороге, это не нравится мне.

        - Какой ты внимательный, прямо, - она пожала плечами. - Нет, не иди за мной. Не иди за мной, - она повторила.

        Я остановился послушно. Она через дорогу пошла и налево, а я стоял. Потом - что делать - пошел в свою сторону.

И вечером этим... Вечерами у меня уже в обычай вошло молиться в духе. Именно так и молился один, пел и плясал, если был к тому побуждаем внутренней силой. Иногда теряя при этом счет времени.

        Но вечером этим - не плясал, значит, не в чрезмерных физических усилиях было дело. Только по комнате ходил и говорил - негромко, но в странном напряжении сил, словно убеждая кого-то, жалуясь или споря. И вдруг почувствовал внезапный прилив слабости с тошнотой в горле. Я даже к дивану не успел шагнуть, только сел на корточки, задыхаясь. Рот наполнялся слюной отвратительного медного вкуса. Переведя дух, я все же подполз к дивану и лег.

        Что было? Возможно, какие-то непонятные и мощные энергии пришли в движение, мог быть и от естественных причин болезненный