должен говорить, а не я. Кто у нас биолог?
Мика сердито покосился на нее, но отвечать не стал.
Он понимал, что она права. Да и я понимал. Главным биологом на Гепте была професср Вивека Линдквист. Она читала нам всем вводный курс ксенобиологии еще на Земле.. Из курса я запомнил не так уж много. Зато отлично запомнил другое – за каждого напрасно погибшего грифеля она мне лично голову откусит. – Если вы начнете стрелять, я просто сама напишу на базу, и все расскажу, – продолжила Аня. Голос у нее был почти такой же, как в девятом классе, когда она пообещала рассказать родителям, что я курю. Я, кстати, тогда бросил. – Ну ладно, чего ты разошлась, – ответил я. – Никто пока никуда не стреляет. Я вообще предлагаю подождать до завтра. Может быть, завтра они не прилетят. Или мы сумеем их отпугнуть как-то еще. Может, Мика что-то еще придумает. Да, Мика? Мика неопределенно пожал плечами.
– Хорошо, давайте отложим до завтра, – вздохнула Аня. – Только не надо просто сидеть и ждать! Надо сделать полный анализ жижи. А не просто пару слизней накормить. У меня осталось еще немного. Мика, давай я тебе дам?
– Спасибо, – выдавил из себя Мика.
Мы сидели перед его монитором. Голубой стикер с надписью «ОБРАЗЦЫ – АНЯ» валялся на столе, смятый. Я не стал ничего говорить. Просто переводил взгляд с Ани (негодующей) на Мику (виноватого), а с Мики на свой наручный циферблат. Спать мне оставалось чуть больше шести часов.
В конце концов – написать на базу не так уж и страшно, убеждал я себя. Ничего страшного не случится. Кроме того, что мы перестанем быть самой быстрой и четкой бригадой в ЗАСЛОНЕ.
*** Уснул я только в четвертом часу, и почти сразу меня разбудил Мика.
– У нас что-нибудь есть на шлеме? Покрытие какое-то особое? – Что, – я еле ворочал языком, – Есть люминесцентная метка. Эта такая штука, которая светится. Она помогает обнаружить человека с воздуха, даже если… – Да я знаю, – оборвал меня невежливый Мика. И насупленно замолчал. – А ты что спрашивал то? – сказал я, окончательно проснувшись.
– Короче, я пока не уверен на сто процентов. Но это похоже на сверхстимул.
– Что? Какой сверхстимул? Опять ты своих мотивационных тренеров смотрел всю ночь? – Да нет же. Какие тренеры. У тебя вообще биология в универе была? Тут я смутился. Биология у меня, конечно, была. Давно, еще на первом курсе. Сдавал я ее, конечно, кое-как, на экзамене даже списывал у Ани. Но про сверхстимулы там точно не было. Или было? – В общем, чтобы формировалось какое-то поведение, у животных есть стимулы. Например, птица видит разинутый клюв птенца и кладет туда корм. Птенец видит птицу мать с едой и разевает клюв. Но реакция на стимулы у них формируется независимо. Объект сам по себе, а образ объекта – сам по себе. И бывает, что реакция может быть и на что-то другое. Похожее, но другое. Причем, даже сильнее, чем на привычное. Оно больше похоже на идеальный образ объекта. Понимаешь? Я ничего не понял, но кивнул. – Я тебе сейчас на кукушках объясню. Ты же знаешь, что кукушки подбрасывают свои яйца в чужие гнезда. Так вот их яйца обычно крупнее, иногда прямо заметно крупнее. И по цвету они могут отличаться. Но птицы не выбрасывают эти огромные чужие яйца из своих гнезд. Знаешь, почему? – Почему? – обреченно спросил я. – Потому что им нравятся крупные яйца. Сидеть на яйце для них – стимул. А сидеть на большом яйце – сверхстимул. То есть у птицы, может, и мелькает мысль, что что-то тут не то. Но сидеть на большом яйце так здорово… Вот, а потом вылупляется кукушонок. Он обычно вылупляется первым и сразу выбрасывает другие яйца из гнезда. Но птица не выбрасывает этого маленького убийцу. А если какие-то птенцы успевают вылупиться, то мать все равно в первую очередь кормит кукушонка. Потому что он крупнее, и клюв у него больше. И пищит он лучше. Для бедной птицы он больше похож на идеальный образ птенца, чем ее родные дети. – Ну прямо сын маминой подруги, – усмехнулся я. – Да. И даже умные птицы на это поддаются. Даже вороны иногда поддаются, а они очень умные. Я кивнул.
– Так вот, похоже наши скафандры для грифелей оказались таким же сверхстимулом. Это случайно так вышло. Вот они с ума и сходят. Хотят во что бы то ни стало нас накормить. – Ты имеешь в виду, что они думают, что мы – их дети? – Вроде того, да. – А жижа – это еда? – Да. Поэтому в ней столько сахаров и белков. Очень даже питательная жижа. Маленькие грифели, наверное, растут на ней и крепнут. – А почему тогда слизни от нее дохли? – коварно спросил я. Но у Мики и на это был готов ответ. – Я тут списался с биологами с Южной базы. Они грифелей более подробно изучают. В общем, грифели живут на востоке, там, где повыше. В холмах. Толстых деревьев там мало, они часто гнездятся прямо на земле. Слизни могли у них в гнездах жить, вроде как паразиты. Вот грифели и выработали такой защитный механизм. – Как выработали? – спросил я, совсем запутавшись. – Эволюционно. – Ой. А если они и против нас что-то выработают? – Да нет же. О пресвятой Чарльз Дарвин! Это все у них тысячелетиями развивалось. Даже, может быть – миллионолетиями. Через мутации и закрепление. Тех грифелей, у которых жижа была ядовитая, слизни меньше мучили. Их потомство лучше выживало. И вообще – лучше устраивалось в жизни. Вот так это и закрепилось, понимаешь? Слово «мутация» мне не нравилось, но сил спорить уже не было. Я опустошенно кивнул. – В общем, я пока не уверен. И ребята с Южной базы тоже не уверены. Но проверить это просто. Надо замотать шлемы от скафандров в непроницаемую пленку. Если я прав, грифели перестанут на них реагировать. ***
Через полчаса мы опять сидели втроем и заматывали шлемы в пленку.
– Тогда, получается, когда третья птица оставалась с нами, она нас охраняла. Те двое, значит, за едой полетели, а эта тут за порядком следила. – Охраняла нас от нас самих, – усмехнулся Мика.
– Но ведь здесь были люди и раньше. В феврале геологи были, в июне – ремонтники. На них грифели не реагировали. Интересно, почему? – сказал я задумчиво. – В феврале у них еще не сезон размножения. Может из-за этого.
– А в июне?
– Я уже проверила по базе, – сказала молчавшая до сих пор Аня, – в июне у всех были еще старые скафандры, универсалы. Без меток. – Понятно. – Я вот что думаю, – продолжила Аня, кромсая резаком новый лист пленки. – А нельзя эту жижу как-нибудь приспособить для защиты от слизней? Собрать ее, чуть разбавить. А потом обработать все по периметру. Может, поможет? – О пресвятой Дарвин, ты гений! – выпалил Мика. Я уже приготовился к тому, что Аня ответит ему колкостью. Сам Мика тоже приготовился. Голову немного
Он понимал, что она права. Да и я понимал. Главным биологом на Гепте была професср Вивека Линдквист. Она читала нам всем вводный курс ксенобиологии еще на Земле.. Из курса я запомнил не так уж много. Зато отлично запомнил другое – за каждого напрасно погибшего грифеля она мне лично голову откусит. – Если вы начнете стрелять, я просто сама напишу на базу, и все расскажу, – продолжила Аня. Голос у нее был почти такой же, как в девятом классе, когда она пообещала рассказать родителям, что я курю. Я, кстати, тогда бросил. – Ну ладно, чего ты разошлась, – ответил я. – Никто пока никуда не стреляет. Я вообще предлагаю подождать до завтра. Может быть, завтра они не прилетят. Или мы сумеем их отпугнуть как-то еще. Может, Мика что-то еще придумает. Да, Мика? Мика неопределенно пожал плечами.
– Хорошо, давайте отложим до завтра, – вздохнула Аня. – Только не надо просто сидеть и ждать! Надо сделать полный анализ жижи. А не просто пару слизней накормить. У меня осталось еще немного. Мика, давай я тебе дам?
– Спасибо, – выдавил из себя Мика.
Мы сидели перед его монитором. Голубой стикер с надписью «ОБРАЗЦЫ – АНЯ» валялся на столе, смятый. Я не стал ничего говорить. Просто переводил взгляд с Ани (негодующей) на Мику (виноватого), а с Мики на свой наручный циферблат. Спать мне оставалось чуть больше шести часов.
В конце концов – написать на базу не так уж и страшно, убеждал я себя. Ничего страшного не случится. Кроме того, что мы перестанем быть самой быстрой и четкой бригадой в ЗАСЛОНЕ.
*** Уснул я только в четвертом часу, и почти сразу меня разбудил Мика.
– У нас что-нибудь есть на шлеме? Покрытие какое-то особое? – Что, – я еле ворочал языком, – Есть люминесцентная метка. Эта такая штука, которая светится. Она помогает обнаружить человека с воздуха, даже если… – Да я знаю, – оборвал меня невежливый Мика. И насупленно замолчал. – А ты что спрашивал то? – сказал я, окончательно проснувшись.
– Короче, я пока не уверен на сто процентов. Но это похоже на сверхстимул.
– Что? Какой сверхстимул? Опять ты своих мотивационных тренеров смотрел всю ночь? – Да нет же. Какие тренеры. У тебя вообще биология в универе была? Тут я смутился. Биология у меня, конечно, была. Давно, еще на первом курсе. Сдавал я ее, конечно, кое-как, на экзамене даже списывал у Ани. Но про сверхстимулы там точно не было. Или было? – В общем, чтобы формировалось какое-то поведение, у животных есть стимулы. Например, птица видит разинутый клюв птенца и кладет туда корм. Птенец видит птицу мать с едой и разевает клюв. Но реакция на стимулы у них формируется независимо. Объект сам по себе, а образ объекта – сам по себе. И бывает, что реакция может быть и на что-то другое. Похожее, но другое. Причем, даже сильнее, чем на привычное. Оно больше похоже на идеальный образ объекта. Понимаешь? Я ничего не понял, но кивнул. – Я тебе сейчас на кукушках объясню. Ты же знаешь, что кукушки подбрасывают свои яйца в чужие гнезда. Так вот их яйца обычно крупнее, иногда прямо заметно крупнее. И по цвету они могут отличаться. Но птицы не выбрасывают эти огромные чужие яйца из своих гнезд. Знаешь, почему? – Почему? – обреченно спросил я. – Потому что им нравятся крупные яйца. Сидеть на яйце для них – стимул. А сидеть на большом яйце – сверхстимул. То есть у птицы, может, и мелькает мысль, что что-то тут не то. Но сидеть на большом яйце так здорово… Вот, а потом вылупляется кукушонок. Он обычно вылупляется первым и сразу выбрасывает другие яйца из гнезда. Но птица не выбрасывает этого маленького убийцу. А если какие-то птенцы успевают вылупиться, то мать все равно в первую очередь кормит кукушонка. Потому что он крупнее, и клюв у него больше. И пищит он лучше. Для бедной птицы он больше похож на идеальный образ птенца, чем ее родные дети. – Ну прямо сын маминой подруги, – усмехнулся я. – Да. И даже умные птицы на это поддаются. Даже вороны иногда поддаются, а они очень умные. Я кивнул.
– Так вот, похоже наши скафандры для грифелей оказались таким же сверхстимулом. Это случайно так вышло. Вот они с ума и сходят. Хотят во что бы то ни стало нас накормить. – Ты имеешь в виду, что они думают, что мы – их дети? – Вроде того, да. – А жижа – это еда? – Да. Поэтому в ней столько сахаров и белков. Очень даже питательная жижа. Маленькие грифели, наверное, растут на ней и крепнут. – А почему тогда слизни от нее дохли? – коварно спросил я. Но у Мики и на это был готов ответ. – Я тут списался с биологами с Южной базы. Они грифелей более подробно изучают. В общем, грифели живут на востоке, там, где повыше. В холмах. Толстых деревьев там мало, они часто гнездятся прямо на земле. Слизни могли у них в гнездах жить, вроде как паразиты. Вот грифели и выработали такой защитный механизм. – Как выработали? – спросил я, совсем запутавшись. – Эволюционно. – Ой. А если они и против нас что-то выработают? – Да нет же. О пресвятой Чарльз Дарвин! Это все у них тысячелетиями развивалось. Даже, может быть – миллионолетиями. Через мутации и закрепление. Тех грифелей, у которых жижа была ядовитая, слизни меньше мучили. Их потомство лучше выживало. И вообще – лучше устраивалось в жизни. Вот так это и закрепилось, понимаешь? Слово «мутация» мне не нравилось, но сил спорить уже не было. Я опустошенно кивнул. – В общем, я пока не уверен. И ребята с Южной базы тоже не уверены. Но проверить это просто. Надо замотать шлемы от скафандров в непроницаемую пленку. Если я прав, грифели перестанут на них реагировать. ***
Через полчаса мы опять сидели втроем и заматывали шлемы в пленку.
– Тогда, получается, когда третья птица оставалась с нами, она нас охраняла. Те двое, значит, за едой полетели, а эта тут за порядком следила. – Охраняла нас от нас самих, – усмехнулся Мика.
– Но ведь здесь были люди и раньше. В феврале геологи были, в июне – ремонтники. На них грифели не реагировали. Интересно, почему? – сказал я задумчиво. – В феврале у них еще не сезон размножения. Может из-за этого.
– А в июне?
– Я уже проверила по базе, – сказала молчавшая до сих пор Аня, – в июне у всех были еще старые скафандры, универсалы. Без меток. – Понятно. – Я вот что думаю, – продолжила Аня, кромсая резаком новый лист пленки. – А нельзя эту жижу как-нибудь приспособить для защиты от слизней? Собрать ее, чуть разбавить. А потом обработать все по периметру. Может, поможет? – О пресвятой Дарвин, ты гений! – выпалил Мика. Я уже приготовился к тому, что Аня ответит ему колкостью. Сам Мика тоже приготовился. Голову немного