светловолосый мальчик лет пятнадцати слез с велосипеда и подошел к нам.

— Что угодно господину коменданту? — заговорил он по-польски.

— Что угодно? Хм. Покажи велосипед.

Капитан взглянул на марку.

— «БСА» — ничего машина. Гут.

— Не шибко гут, — я указал на колеса.

Покрышки были прикручены к ободьям веревочками и вместо камер набиты опилками. Я заговорил с мальчиком по-немецки.

Услышав немецкую речь, он насторожился, потом заулыбался.

— Вы хорошо говорите по-немецки, господин офицер.

Я улыбнулся.

— Я не господин, Петер, а товарищ. Понимаешь? Давай руку, — я крепко пожал узкую мальчишескую кисть, — ясно?

— Ясно, — прошептал Петер, — камрад.

Вечером мы с капитаном и Сибирцевым сидели у маленького бассейна во дворе особняка, бросали крошки хлеба рыбкам, слушали тихие песни наших солдат. Слова русской песни будили воспоминания о далеких родных краях.

У бассейна цвели раскидистые черешни; лепестки, сбитые ветром, падали в воду; а рыбки, принимая их за крошки хлеба, подхватывали лепестки и уходили вглубь, поблескивая в лунных лучах узкими серебристыми телами. И так было тихо и мирно кругом, что опять казалось, что нет никакой войны, что все прошедшее за последние годы — сон, который никогда не повторится.

…Но война продолжалась. В эту же ночь она занесла свою костлявую лапу над нашим городком. Вдруг послышались взрывы. Я вскочил с дивана и, затягивая на ходу пояс, сбежал по лестнице вниз. Капитан уже был здесь и, вслушиваясь в торопливый рапорт дежурного, отдавал распоряжения. Толком никто ничего не знал. Взрыв и стрельба произошли в районе домика, где жил Сибирцев. Туда помчались конные патрули. Известий от них не было.

В комнату вбежал солдат.

— Товарищ капитан, машина готова!

— Едем! Старшина командуй. Вы, Курганов, со мной!

Машина понеслась по спящим улицам. Уже совсем рассвело. От мостовой поднимался пар. У костела нас встретили конные. Коренастый сержант соскочил с коня, вытянулся перед капитаном и взволнованно доложил.

— Товарищ капитан, в квартиру Сибирцева брошена граната. Наш патруль видел бегущих людей, окликнул их, в ответ был открыт огонь из автоматов. Младший сержант Чернов убит, ефрейтор Лобода ранен в голову.

— Прочесать окрестность!

— Есть!

Мы вошли в дом. Перепуганная хозяйка-полька жалась в углу, отсутствующим взглядом смотрела на солдат. В комнате лейтенанта царил разгром, разметанная взрывом переломанная мебель валялась по углам. Стены были сплошь изъедены сотнями осколков. Сам Сибирцев лежал посреди комнаты ничком.

Первым опомнился капитан.

— Обыскать дом. Труп в комендатуру. Вызвать из госпиталя врача. Лободу на перевязку. Курганов!

— Я!

— Возьмите документы убитого.

Я снял с пояса убитого кобуру с пистолетом, расстегнул карманы, вынул документы, снял два ордена Красной Звезды и медаль «За отвагу».

Капитан тем временем обследовал письменный стол, собрал с него бумаги (очевидно, в момент убийства Сибирцев писал). Пока капитан собирал в планшет разлетевшиеся по всей комнате листы, я подошел к окну просмотреть документы. Их было немного — партбилет, вещевая книжка офицера, удостоверение личности. Я раскрыл стандартную маленькую книжечку с гербом нашей страны и звездочкой на негнущейся обложке. Совсем молодой Сибирцев смотрел на меня с фотографии.

«Так вот, кто такой этот лейтенант, — подумал я с уважением. — Контрразведчик».

Днем мы с капитаном обсуждали создавшееся положение. Капитан рассказал мне, что Сибирцев предполагал, что в городе существует тайная фашистская организация. Он кое-что предпринимал, и, очевидно, успешно, но ему не суждено было завершить начатое дело. Мы просмотрели все бумаги Сибирцева. В них не было ничего, чтобы могло пролить свет на это дело.

Оставался маленький блокнотик, взятый из нагрудного кармана. Страницы слиплись от крови. К нашему удивлению Сибирцев оказывается писал стихи. Это были простые, теплые строчки о любимой девушке.

— Лирика, — вздохнул капитан, перелистывая блокнотик. — Вот тебе и лирика, эх Сибирцев, Сибирцев.

Кроме стихов, в блокноте ничего не было, если не считать рисунков. Один из них изображал немецкую военную каску с рожками, столь знакомую еще с детства по карикатурам Бориса Ефимова. Тысячи таких касок ржавели на дорогах войны, истлевали в лесах, прорастали буйными всходами в полях. Под рисунком помещались две немецкие буквы: W. W.

Капитан пожал плечами, отдал книжечку мне и задумчиво проговорил.

— Помнишь, он намекал на какую-то нечисть. Может, это они его и убили?

Я задумался. Перед глазами встало улыбающееся лицо Сибирцева. Я распахнул окно, смотрел на купающийся в солнечных лучах город и думал, что где-то здесь, может быть, рядом, орудует группа врагов, действует скрыто, тайно, хорошо маскируясь, — попробуй ее найди. А сколько вреда она может причинить…

Где-то я слышал или читал, что убийцы обязательно приходят на место преступления, чтобы взглянуть на свои жертвы. Эти, конечно, не придут, а может быть, им нужны какие-нибудь документы? Ведь их спугнули…

— Я переночую сегодня там, — сказал я.

— Где? — капитан поднял голову, наморщил лоб.

— У Сибирцева.

— Вы с ума сошли. Зачем?

— Попробую разгадать эту загадку.

— Ну и ну, — протянул капитан. — Бессмысленная и рискованная затея.

— А почему рискованная?

— Ну кто его знает, может за домом слежка и вас прихлопнут, как муху.

— Значит, вы допускаете…

— Ничего не допускаю. Сумасбродство — и все.

Капитана позвали вниз и он ушел.

Вечером я пошел на квартиру Сибирцева и заявил хозяйке, что переночую в комнате покойного. После изумленных восклицаний дело было улажено. Постель я постелил сам — хозяйка боялась входить в комнату. Услышав звук отворяемого окна, она, преодолев страх, вбежала, умоляя закрыть окно, чтобы, не дай пан бог, со мной чего-нибудь не случилось.

«Вшистко бенде в пожондке», — улынулся я, подумав, что оконное стекло слишком слабая зашита от современного оружия. Я лег в постель, не раздеваясь. Под подушку положил трофейный парабеллум. Я очень люблю этот пистолет: он бьет исключительно точно, даже на большом расстоянии.

Я очень устал и хотел спать, но, когда закрыл глаза, почувствовал, что заснуть не удастся. В детстве я здорово боялся покойников, и когда однажды, еще в августе 1941 года, ночью мне пришлось стоять часовым на кладбище, за которым окопалась наша рота, я чувствовал себя неважно — казалось, что кресты шевелятся. Я едва не запорол своего сменщика, приняв его, должно быть, за пришельца из царства теней. Хотя с тех пор и прошло немало времени,