ошибочно принимаемой им за силу. А результат – парализующее, параноидальное существование, которое дроу называют «состоянием постоянной готовности».

Не знаю, как мне удалось выжить в Академии, как удалось достаточно быстро понять лживость этих принципов, чтобы действовать вопреки им и тем самым еще больше укреплять веру в то, что я всегда ценил превыше всего.

Думаю, это заслуга моего учителя Закнафейна. Благодаря многолетнему жизненному опыту Зака, наполнившему его горечью и столько ему стоившему, я и сам научился слышать крики: крики протеста против убийственного предательства и крики ярости, испускаемые предводительницами общества дроу, верховными жрицами Паучьей Королевы, – они столь долго эхом отдавались в моем мозгу, что навсегда остались в моей памяти. И еще – крики умирающих детей.

Чьи те глаза, которые все видят,

Всю боль, что у меня в душе сокрыта?

Чьи те глаза, что видят без изъяна

Все происки родни моей лукавой,

Грозящей мне разнузданно и дерзко

Стрелой, ударом, острием меча?

Твои…. твои глаза, моя пантера.

Как быстр твой бег, как мускулист прыжок твой

На мягких лапах с вжатыми когтями

Оружьем, что они приберегают

Для нужд своих, но что не запятналось

Ни кровью пролитой, ни гибельным обманом!

Лицом к лицу – ты зеркало мое, в воде пруда – ты света отраженье.

О, если б мог увидеть этот образ

На собственном своем лице я

И сохранить твое святое сердце

В своей груди, покуда непорочной!

Так береги же честь и гордый ум свой,

О Гвенвивар, могучая пантера,

И будь всегда, всегда со мною рядом,

Мой дорогой, бесценный, милый друг!

Закнафейн До'Урден. Наставник, учитель, друг. В слепой ярости, вызванной собственными разочарованиями, я не раз приходил к выводу, что Закнафейн не отвечал ни одному из этих определений. Может быть, я ждал от него большего, чем он мог мне дать? Может быть, я напрасно ожидал совершенства от этой измученной души? Следовал ли он общепринятым нормам вопреки собственному опыту, или его опыт отрицал эти нормы?

А ведь я мог бы стать им. Мог бы жить в плену у бессильной ярости, погребенный под ежедневными приступами злобы, какую таит в себе Мензоберранзан, и под всепроникающим злом собственного семейства, от которого не дано избавиться никогда в жизни.

Кажется логичным предположить, что мы учимся на ошибках старших. Я думаю, в этом было мое спасение. И если бы не пример Закнафейна, я тоже никогда не нашел бы избавления, по крайней мере при жизни.

Лучше ли тот путь, который избрал я, чем путь, выбранный Закнафейном?

Думаю, что лучше, хотя достаточно часто бывают у меня минуты отчаяния и тоски по тому, другому пути. Тот путь мог бы быть легче. Однако если идеалист не может подняться до высоты собственных принципов, то правда становится ничем перед лицом самообмана и принципы эти обесцениваются.

Поэтому мой путь лучше.

Я живу, оплакивая свой народ и самого себя, но больше всего – того оружейника; теперь, когда он потерян для меня, кто укажет мне, как – и зачем применять оружие?

Нет большей боли, чем эта боль; с ней не сравнятся ни удар остро заточенным кинжалом, ни огненное дыхание дракона. Ничто так не сжигает сердце, как пустота от потери чего-то или кого-то, когда вы еще не измерили величину этой потери. Часто теперь поднимаю я чашу, произнося лишенный смысла тост, с извинением, предназначенным для ушей, которые уже не слышат:

«За Зака, который вселил в меня мужество».

Изгнанник

Я живо помню тот день, когда покинул город, в котором родился и в котором жил мой народ. Все Подземье простиралось передо мной; меня ждала жизнь, полная захватывающих приключений; передо мной открывалась возможности, наполнявшие радостью мое сердце. Однако, покидая Мензоберранзан, я больше думал о том, что теперь смогу жить в соответствии с собственными принципами. Со мной были Гвенвивар и мои сабли, висевшие на поясе. Я сам мог определять свое будущее.

Но тот дроу, тот юный Дзирт До'Урден, который покинул Мензоберранзан в тот судьбоносный день, едва вступив в четвертый десяток жизни, не мог еще проникнуть в тайну времени, не мог представить, каким медленным кажется его течение, если оно не состоит из мгновений, которые связывают тебя с твоими соплеменниками. Находясь в расцвете юности, я считал жизнь вечной.

Но как измерять столетия, когда один час кажется днем, а день – годом?

За стенами своих городов Подземье дает пищу тому, кто умеет ее добывать, и убежище тому, кто умеет прятаться. Но самое главное, что дает Подземье в избытке, – это одиночество.

Когда я стал жителем пустынных туннелей, мне стало одновременно и легче, и труднее. Я приобрел мастерство и опыт, необходимые для того, чтобы продолжать свое существование. Я мог сокрушить почти всякого, кто вторгался в облюбованное мной владение, а от тех немногих монстров, с которыми трудно было бы справиться, я мог убежать или спрятаться. Однако мне не потребовалось много времени, чтобы ощутить возмездие, от которого я не мог ни убежать, ни скрыться.

Оно преследовало меня повсюду, куда бы я ни шел; и чем дальше я убегал, тем теснее оно сжималось вокруг меня. Моим врагом было одиночество, и врагом была непроницаемая, ничем не нарушаемая тишина погруженных в немоту коридоров.

Оглядываясь назад на эти годы, я поражаюсь и ужасаюсь тем изменениям, которые претерпел, ведя подобное существование. Существование любого разумного существа неразрывно связано с речью, которая служит средством общения между ним и ему подобными, что окружают его. Без этой связи я потерял себя. Покидая Мензоберранзан, я принял решение следовать своим принципам и использовать свою силу в соответствии с моими убеждениями. Однако всего лишь через несколько месяцев одиночества в Подземье единственной целью моего существования стало выживание. Я превратился в животное, руководствующееся инстинктами, животное, хоть и расчетливое и коварное, но не мыслящее, а использующее свой разум только затем, чтобы спланировать следующее убийство.

Я думаю, что спасла меня Гвенвивар. Моя верная подруга, которая не раз выручала меня, заслоняя от неминуемой смерти в лапах чудовищ, спасла и от смерти опустошения, менее, пожалуй, драматичной, но не менее неизбежной. Я обнаружил, что живу лишь ради тех мгновений, когда эта большая кошка шагает рядом со мной, когда она, это живое существо, слушает произносимые мною слова,