добавила:

— Наш зиккурат находится в смертельной опасности.

— Это просто какой-то фашизм! — произнес виолончелист. — Кто из разумных людей захочет часы, которые унифицируют время?

Барабанщик перевел ритм на легкие постукивания. Взглянув на друга, он недоуменно спросил:

— Разве тебе не нравится объединенное звучание наших инструментов? То же самое будет и со временем.

Остальные музыканты рассердились на него. Больше всех возмущался Лемет.

— Да, единый такт в музыке создает гармонию. Но находиться всю жизнь в согласованном ритме с другими людьми? Это нечто за пределами скуки! Это превратит нашу жизнь… в такое… в ужас…

— Я тоже не нахожу нужных слов, — сказала Крина, оценив заикание брата.

Она подошла к окну и посмотрела вниз на широкую эспланаду около лагуны. Вихри каштановой пыли проносились через мощеную площадь. Подростки в длинных плащах, с шарфами на лицах, собирали этот мелкий прах времени в большие ведра. Напрасная работа. Казалось, что проклятая пыль порождалась самим зиккуратом.

Фагот стонал под плач виолончели. Им вторили басы барабанов.

Туфли из птичьей кожи заскользили по блестящим плитам пола. Крина направлялась в свои апартаменты — подальше от брата и его подвыпивших друзей. Они собирались пировать всю ночь, и ей не хотелось составлять им компанию. Она захлопнула дверь, оборвав гортанную ноту виолончели. Крину встретили деревянные часы — ее первое детище со сложно соединенными сосновыми шкалами. Они ласково потерлись о ее лодыжку. Взяв их за толстые и прочные спиральные пружины, она посмотрела в агатовые глаза механизма.

Внезапно она погрузилась в туман необычных эмоций. Крина приподняла устройство к лицу. Хотя она стояла в центре темной комнаты, перед ней раскрывалось пространство, которое она никогда не видела раньше: лучи заходящего солнца косо пробивались через табачный дым. Она сделала эти часы для хранения особых и давно прошедших мгновений времени. Ее ноздри ощущали сладкий запах табака и смолы, копившейся годами в трубке. Запах вызывал печаль одиночества. Она видела перед собой теплый оранжевый свет и лучи, скользившие через слоистый дым. Почему эта трубка и это время дня пробуждали в ней память о невстреченном возлюбленном? Почему он был связан с оранжевым светом заката?

Она выронила часы на ковер, и те обиженно закатились под деревянный секретер. В комнату галопом влетела пара шаловливых механизмов. Их маленькие копытца застучали по полу. Не обращая внимания на хозяйку и пощипывая друг друга за бока, они с такой поспешностью помчались в спальную, что взбили ковер на полу. Увлеченная их скачущим и безрассудным чувством времени, Крина последовала за ними — прочь от аплодировавших крыльев деревянной мебели. Она переступила порог спальной комнаты и покачнулась на ногах, когда тяжелая вещь, похожая на надгробный камень, опустилась на ее плечо. Царапающие когти несколько раз вонзились в кожу, пока часы устраивались рядом с ее правым ухом. Она повернулась и посмотрела в глаза из чистого золота.

— Дай мне твое время, милочка, — тихо прошептала она.

Пятна пурпурного света на шкафах и диване уже начинали бледнеть, сменяясь серебристо-синими оттенками. Вечерние сумерки уступали место лунной ночи. Голоса караульных на ступенях лестницы утонули в щебете ласточек и летучих мышей.

Крина вышла на балкон и посмотрела на проспект Вознесения. Все люди зиккурата радовались этому чувству времени. Оно казалось то непривычно странным, то до близости знакомым. Оно то нарастало, то убывало, как ущербная луна. И жители города подкручивали свои часы, вытягивая солнце обратно в небо и возвращая зиккурат на прежнее место в долгой эре, составленной из многих-многих эпох. Они вновь переделывали башни церквей и зеленые лужайки в скоплении маленьких домиков, чтобы одинокая мелодия фортепьяно могла свободно разноситься по аллее, как ветер, которым она когда-то была.

Крина могла видеть соседние кварталы, окрашенные в каштановый цвет. Там даже свет фонарей казался ржавым от пыли. Зиккурат умирает, подумала она, осматривая улицы, катившиеся в стороны, словно ее первые сосновые часы. Он не может защищаться от этого нового времени. Через глаза своих часов она видела, каким станет мир, преобразованный молодым подмастерье. Этот образ смотрел на нее с площадей переделанного зиккурата — предопределенные и строго измеренные улицы, похожие на стрелки безликого устройства, предательски объявлявшего точное время.

Часы по-птичьи склонили голову на бок. Острые когти, отступив немного от шеи, сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. Оглянувшись на хозяйку, устройство ворчливо сказало:

— Мы станем правителями.

— Правителями? — переспросила Крина.

— Часы будут не только измерительными приборами, но и деспотами. Отныне будущее окажется в надежных руках.

— Нет, — холодным тоном ответила женщина. — Я позабочусь, чтобы будущее всегда оставалось под вопросом. Вскоре Метод споет реквием и покроет кожу подмастерья черными пятнами.

Она посмотрела на урбанизированную часть зиккурата. Казалось, что она парила над ним вдалеке. То был редкий вид, доступный лишь в эти часы. Широкая соленая равнина континента, на которой возвышался огромный ступенчатый город. Массивная глыба материка висела в тонком воздухе, и реки изливались в бездну небытия.

— Ты послала наперсницу отметить порог этого юноши? — спросили часы. — Плоды помпельмуса задействуют Метод, и жертва будет уничтожена?

— Мудрый человек почувствует дым пожара еще до того, как загорится спичка, — ответила Крина.

— Тебе не убить всех молодых изобретателей, — проворчали часы. — И ты не сможешь вечно отделять наш мир от реальности. Зиккурат погибает. Он рассыпается в прах.

— Я знаю.

С балкона она видела, как парившие акведуки города исчезали в мерцающем облаке ржавого цвета — облаке, которое теперь окутывало почти весь ее мир. Зиккурат был сказочной фантазией часовщиков. Великие мастера механики, подобные Крине, всегда мечтали о парящем континенте — конструкторе, который можно было вечно разбирать и собирать обратно.

Будто молитву, она прошептала лозунг их касты:

— Нет другой дороги, кроме нашего пути.

— Нам кажется, что появился иной вариант, — ответили часы, поднимаясь в воздух на металлических крыльях. — По крайней мере, один.

Внизу на улице она увидела двух торговцев рыбой. Мужчины шумно приветствовали друг друга, и Крина торопливо ушла с балкона. Ее ноги заскользили по плитам пола, словно начиная дворцовый танец. Но затем пурпурные тени превратили женщину в черную фигуру.