города (сколько-то там сотен лет назад те попробовали оказать русалкам сопротивление), – это было наше право. Мэрия была в восторге, что дата приобретет другой смысл, мне же это казалось глупым – о той казни никто и не помнил, а теперь знали все.

С утра я не успела встретиться с Полей, в половину седьмого ко мне приехали массажер и визажистки, потом – стилистка и парикмахер, а в начале восьмого – фотографы и видеооператоры. Мы перешучивались, что я будто невеста перед свадьбой, к счастью, не нужно будет весь день торчать в огромном платье. Я выбрала джинсы, рубашку и пиджак – обычную одежду, которая теперь просто стала на порядок дороже. К девяти мы были готовы. Я снова позвонила Поле, она не взяла. От этого мне стало немного жутко, вспомнился тот день, когда я не могла дозвониться до отца и все это началось. Я пожаловалась ассистенту, что нервничаю, он вручил мне вечно заготовленную чашку ромашкового чая, и стало полегче. Он предложил, чтобы я согласилась на водителя, но нет, я хотела ехать сама.

С обеих сторон моей машинки было полицейское сопровождение, и это должно было создавать атмосферу того, что я очень важная персона, но мне больше казалось, что это конвой, который следит, чтобы я не сбежала, и, если что, готов притащить меня к озеру против воли.

Хотелось ли мне сбежать? Нет. Мне хотелось дозвониться до Поли, поговорить с ней еще раз – пусть я и не знала о чем. Позвонить сейчас? Нет, не буду рисковать за рулем.

Через полчаса мы были на месте. Осенью натурального света почти не было, и озеро, освещенное фонарями, переливающейся техникой, цветными лампами, которые держали люди на берегу, выглядело впечатляюще.

Все шло по плану. Толпа возликовала, когда я появилась. Я сделала фото с мэром, с какими-то детьми, с представительницами Президентского совета, с парой знаменитостей. Ответила на вопросы для микроинтервью – настроение отличное, волнуюсь, конечно, как можно не волноваться, но страх? Страха нет, не беспокойтесь.

Всю ночь техника сканировала дно, поднимала песок с монетами, фильтровала, снова сканировала. На рассвете в озере не осталось ни одной монеты и началось пересчитывание. На берегу во влагопрочных куполах сидели техники, стояли машинки, и все звенело, звенело, звенело. Результаты по каждой автоматически переносились в таблицу, где суммировались. Моей задачей было заглянуть в таблицу, пересчитать несколько монет, которые оставили специально для этого, получить сумму и назвать ее.

Русалки пытались опротестовать систему, но в чем мы точно были сильнее, так это в бюрократии – им было нечего ей противопоставить, и если мы хотели использовать технику и технологии, то никто не мог запретить. Несколько русалок сидели в специально огражденной зоне на берегу. Моя – с отцом, которого она держала за руку – сидела на валуне, который поставили в центре озера. Я посмотрела на нее из контрольного пункта, куда спряталась до последней минуты, слишком нервничала, чтобы все время быть снаружи. Ну и там было очень уж холодно, надо было, наверное, послушаться стилистку и набросить пальто. Русалка выглядела совершенно несчастной. Кусала губы, панически оглядывалась на технику и машинки, смотрела на толпу, на других русалок, изредка – на отца. Он счастливо улыбался ей, и она что-то бормотала, сжимала его руку и снова начинала озираться.

Смотреть на нее было тяжело, я переключила камеру на других – в этот раз они не злились, выглядели скорее утомленными. Это я понимала, меня тоже жутко вымотало происходящее. Я посмотрела на людей, нашла Полю. Она держала в руках флажок – УДАЧИ! – и даже махала им, но еще она плакала. Люди вокруг поглядывали недоуменно, пожимали плечами, отворачивались. Никому не хотелось выяснять, почему юная девушка плачет в такой радостный день. Я хотела позвонить, но пора было выходить.

Я прошла по набережной, по молу, дошла до его края, где меня ждали монеты и валун с русалкой. Я пересчитала свои, прибавила их к готовому числу, глубоко вдохнула…

– Секунду, – сказала я русалке. Достала телефон и набрала Полю. Она не взяла.

Я обернулась к толпе, которая ощутимо замерла, чтобы через секунду торжествующе возопить. Взглянула на русалку: она сидела с закрытыми глазами и бормотала, теперь я была достаточно близко, чтобы расслышать, она шептала: я так люблю тебя, я тебя так люблю. Я посмотрела на отца – он смотрел на меня, но не узнавал, и это было правдой – ничего из того, что было у меня в детстве нельзя было назвать абьюзом, и все-таки…

и все-таки…

Я выключила микрофон и сказала русалке:

– Признаться, он мне совсем не нужен.

Она распахнула глаза. Тихо ответила:

– А я его очень люблю. Очень.

Я включила микрофон. Ох, наверняка это будет ужасно. Я улыбнулась русалке и быстро, пока не передумала, громко и четко назвала неправильную сумму.

За секунды, пока все осознавали происходящее, русалка похорошела, засияла, звонко рассмеялась, схватила отца, кивнула мне и нырнула с ним в воду. Толпа заревела. Мне не особенно хотелось возвращаться, я медлила на моле. Зазвонил телефон.

– Аля, ты с ума сошла? – счастливо кричала Поля.

– Ты задолбала трубку не брать, – ответила я. – Не делай так больше, пожалуйста.

Коварное чудовище все-таки сумело обмануть нашу героиню! В последнюю секунду оно тайком опустило монетку в океан, и наша героиня, конечно, ошиблась. Этим и важно это приключение – обычно первое является самым успешным, но не в нашем случае, свое первое приключение наша героиня провалила. И пусть она выжила – ей пришлось убить ради этого чудовище – сокровище она потеряла.

Как это отразилось на ней? Очень заметно. Как мы знаем, в дальнейших мифах она всегда мрачная, нелюдимая, малословная, и это – прямой результат того, чем закончилась наша история.

Что?

Да, конечно, присутствуют мифы, где она описывается счастливой, легкой в общении, довольной, но все они более поздние и к основному канону не относятся.

(ну и, да простят меня уважаемые коллеги за это неортодоксальное мнение, – мы ведь говорим о фольклоре, разве это не странно, каждый раз ожидать, что он будет логичным?).