несвязные прилагательные.

– Что за цирк?

Я перестал мычать:

– Извините. Уж не знаю. Перепутал выходы. Старенький галстук и пионерский зонтик… как сейчас помню…

– Я не про это, – процедила директриса сквозь губы.

Я замолчал.

Помогла алгебраичка Цыца.

– Боря, ну как же ты мог? Как ты мог? Ты же вышел вместо блокадника. Разве ты не видел, Боря? Разве ты не видел, как мы машем тебе из-за кулис?

Видел ли я, как они мне машут из-за кулис? Да я вообще ничего не видел.

– Боря!

Я показал Цыце язык. Но не из вредности, а от презрения.

– Что Боря? Это всё из-за вашего Щипачёва!

– Щипачёв, конечно больше всех виноват, – сказала директор, продолжая смотреть на меня заинтересованно.

– Нет, ну, правда. Ведь эхо войны…

– Боря! Это очень храбрый, орденоносный ветеран подводных войск. Он сказал, что никогда тебе не простит, – всхлипнула Лиза.

– Храбрый? Почему же он тогда, чёрт возьми, не оставил свой батискаф и не пришёл вам на помощь?

Каля отвернулась к зеркалу, и резким движением причесалась под мальчика. Дедушка был козырным тузом в её рукаве. Жаль что пружина, выталкивающая его из рукава, не сработала.

А директриса как завопит:

– Забудьте вы про этого орденоносного ветерана! Раков, вот что меня интересует! Через десять минут я жду Ракова у себя в кабинете.

Каля заплакала и убежала. Я нерешительно направился вслед.

– Калечка, я не хотел, – сказал я ей в коридоре. – Давай попросим дедушку выйти еще раз.

Каля глядела на меня сквозь пелену слёз. В себя её привёл парень из числа её ухажёров. Кстати, он был в восторге от моего выступления. Хуже меня был лишь отвратительный старик Мамонов, недавно свирепствовавший в Ленинградском Дворце Молодёжи. Если бы не он, у меня бы не было конкурентов вообще.

Я сказал парню спасибо. Потом осторожно пробрался в столовку и потихонечку выглянул из-за дверей. Ого. Восторг, говорите?

Да я в жизни никогда такого фурора не видывал!

Оля Газелькина

Я решил зайти в кабинет без стука. Директриса вздрогнула и уронила губную помаду. Я извинился. Та махнула рукой, делая приглашающий жест – проходи. Я прошёл и сел на диван, втиснувшись между стопками отсыревших от ленинградской влаги диктантов.

Бросая косые взгляды через зеркало, директриса спросила:

– Раков… ты знаешь, в какие годы тебя бы выгнали за такие дела?

– Примерно в семидесятых годах, – блеснул эрудицией я, – А в блокаду и вовсе убили бы. Вы ведь это хотели мне сказать, да?

– Нет, – отрезала директриса.

Она повернулась, сжала зубы до хруста и вперила в меня злой взгляд. В ответ и я начал её разглядывать пристально. Исключительно из вредности, а не из любопытства.

За время учёбы в школе, я повидал немало директоров. Ни с одним из них мне ещё не приходилось разговаривать с глазу на глаз.

Лицо директрисы можно было назвать красивым. Из-за мелких и заострённых черт, я бы принял её за измождённую старшеклассницу. Из-за привычки сжимать губы в шнурок, она была похожа на американскую жабу из «Юного Натуралиста». В «Юном Натуралисте» этих жаб тьма тьмущая. Они мечут икру и покрыты бородавками. Читая журнал, я всегда старался поскорее пролистать жабьи страницы; от них мне становилось не по себе.

В конце концов, я сделал вывод, что новая директриса мне не нравится. Жаль, что эту страницу так просто не пролистнёшь. Выворачивало меня с директрисы, вот что. Я прекрасно знал, что директриса не жаба. И она не будет метать икру прямо передо мной прямо здесь, в кабинете. Но вот такой вот я мнительный. С мнительностью ничего не поделать…

Минуты на часах тикали, а меня всё не отчитывали и не отчитывали. Я уж было подумал что плотно сжатая ниточка губ в исполнении директрисы означала что-то иное и оказался прав.

– Знаешь что? А давай дружить, – вдруг сказала она

– Как это? – испугался я.

Директриса пододвинулась ко мне ближе.

– Так это!

– Не надо дружить, – испугался я ещё больше.

Что обо мне подумают одноклассники!

Директриса отодвинулась, но продолжала пристально следить за реакцией на моей физиономии.

– Проходил семьеведение? – спросила она

– Там где девственность до брака сохранять рекомендуют? – уточнил я, – Проходили в прошлом году…вроде бы.

– Надо будет отменить это семьеведение к чёртовой матушке, – задумчиво сказала директриса.

Она плюнула на полированный стол и растёрла рукавом. Потом встала и поправила причёску.

– А ты не рак по гороскопу случайно?

– Нет, – сообщил я, улыбаясь до ушей. – По гороскопу я скарабей.

– А так бывает? – заинтересовалась директриса.

Вместо ответа я снял вспотевшую футболку с драконом и пошевелил клешнями.

Директриса нисколько не удивилась.

– Прелестно, – сказала она, – я опять забыла, как тебя зовут.

– Вольфганг Амадей Фарадей, – буркнул я.

– Очень приятно. Моя фамилия Газелькина. Можешь звать меня Оля.

Я представил себе, как называю нового директора Олей и меня чуть не вырвало. Слава богу, приём подходил к концу.

– Ты аленький цветочек. Нет, ты моя золотая рыбка. Появишься завтра. В бассейн сходим, – напевала директриса себе под нос.

Было непонятно, обращается она ко мне, или просто мурлычет песенку.

– До свиданья, старая карга, – задумчиво пробормотал я, закрывая за собой дверь.

Зачем, интересно, ей приглашать меня в бассейн? Плаваю-то я довольно посредственно.

Можно я представлю вас с усиками?

Был бы я экстрасенсом из тех, что читает мысли и гнёт ложки по телевизору, – дал бы вам на ночь экстрасенсорную установку. Жаль, что я ложки я гнуть не могу. Но установку дать всё-же попробую. Вот, прямо не вылезая из кровати – возьму, да и дам. Запомните или запишите себе где-нибудь. Желательно на той половинке мозга, которая отвечает за ваши чувства и неконтролируемые эмоции.

Установка такая: никогда, ни при каких обстоятельствах, не приходите в мои сны. Особенно, когда вас туда не приглашали. А если и приглашали, этот вопрос должен рассматривается отдельно. «По пустякам во снах не беспокоить». Я напишу это у всех знакомых на лбу. Потом приступлю к охоте за непонятливыми.

Ещё днём я радовался, что нашел в себе силы нахамить директрисе. Чувствовал себя героем и видавшим виды отморозком. И всё было хорошо, пока я не заснул. Во сне директриса нанесла коварный удар в мою спину.

Во сне был бассейн и в нём стоял я. Оля Газелькина плавала вокруг меня хищными зигзагами.

Глядя на неё, я не выдержал и спросил:

– Можно я вас представлю со жвалами и усиками?

– Давай, мой сладкий.

После этих слов, Газелькина начала метать в меня икру будто гранаты.

Подскочив на кровати, я долго дышал ровно и глубоко. Несмотря на ровное дыхание, я