Акошели, Реваз и Васо Чахидзе, Малхаз Барашвили. Теперь, после смерти брата твоего, на фронте не осталось никого из нашей деревни.

Сын наш! Мы хотим тебе добра и счастья. Но человек не может быть счастлив, если он не выполнил свой долг. Нам не понятно, почему ты избрал такое неподходящее время для учения. Разве нельзя учиться после войны?

Война перешла в логово зверя, и скоро ей, слава богу, конец. Если ты не отомстишь за смерть брата и односельчан, то кто сделает это?

Мы знаем: за них мстят все наши воины. Но старые люди говорят, что это должен сделать еще кто-нибудь из нашей деревни.

Может быть, ты считаешь, что это долг твоего больного отца или дедушки Тенгиза, сто восьмую годовщину жизни которого мы недавно, перед новым годом, отмечали? Или инвалидов войны — слепого Солико Гудбаидзе или однорукого Хута Аргатиани?

Видишь, сынок: кроме тебя, некому.

С какими глазами ты появишься после победы в родной деревне? Захотят ли твои односельчане сесть с тобой за один стол? И не будет ли стыдиться тебя Асмат, невеста твоя?

Подумай, сын наш, и дай нам знать о своем решении».

Письмо подписано всем взрослым мужским населением деревни, включая деда и отца Гиви.

С моих плеч свалилась гора. На сердце было легко и радостно. И все же, когда я шел с делом Буладзе к прокурору, в висках у меня сильно стучало. Предвидя возможные возражения, я тщательно обдумал свой доклад.

Я говорил о «кровной мести» врагу, которая совпадает с долгом и поэтому не содержит в себе «состава преступления». Такой и была «кровная месть» Гиви Буладзе. Я говорил о неожиданной и необычной форме «соучастия» родных и односельчан Гиви в его преступлении и как бы между прочим упомянул, что Буладзе хранил это письмо в тайне, так как опасался, что их обвинят в подстрекательстве к дезертирству. Я говорил, что Гиви Буладзе, бежав из училища, формально совершил преступление, но поскольку мотивы, из которых он исходил, не могут не вызвать понимания и даже сочувствия и поскольку в дальнейшем он, по существу, искупил свою вину подвигом...

Прокурор молча смотрел поверх моей головы. По выражению его лица я не мог судить о впечатлении от своего доклада.

Я закончил его, а прокурор молчал, и лицо его оставалось непроницаемым.

Тогда я выложил свой последний резервный довод:

— Если не прекратим мы, прекратит суд!

Случись такое, не оберешься хлопот.

Бросив на меня короткий взгляд и сказав с несвойственной ему поспешностью «хорошо, я согласен, можете идти», прокурор опустил глаза на бумагу, которую читал до моего прихода. В толстых стеклах его очков мелькнуло сердитое и вместе с тем как бы виноватое выражение.

На другой день Гиви возвращался в дивизию. Пожимая ему на прощание руку, я сказал:

— Скоро победа. Ты сможешь съездить в свою деревню.

Примечания

1

Автор почему-то не пояснил с самого начала, что позиции на «пятачке» занимала штрафная рота, в которую направляли как военнослужащих, совершивших преступление на фронте, по приговору трибунала, так и осужденных народным судом уголовников, пожелавших отправиться на фронт вместо того чтобы отбывать наказание в тюрьме или лагере. Если это учитывать, то многое в рассказе сразу становится понятнее. — Прим. Tiger’а.

(обратно)

2

Административно-хозяйственная часть.

(обратно)

3

Человек умер стоя (лат.).

(обратно)

4

«Масалка» на блатном жаргоне — «шинель», «солдат», обычно насмешливое название необстрелянных солдат-новобранцев. — Прим. Tiger’а.

(обратно)

5

Человек человеку волк (лат.).

(обратно)