Туманова Кристина Охота

Погоня.

София снова кричит. В последнее время так часто, что я точно уже не смогу унять в себе ту самую отвратительную, грубую и наглую, холодящую душу и тело до самых кончиков пальцев тревогу. Знаете, когда она захватывает вас таким образом, что пожирает маленькими кусочками, чтобы жертва постоянно чувствовала мучительную тупую боль, и не имела возможности залечить или обработать маленькие кусаные кровавые раны на теле. Поскольку в момент, когда она бы изо всех сил собирала бы себя в кучу в попытках оказать себе же хоть какую-то помощь, страх впивался бы холодными длинными тонкими пальцами в только-только чуть запекшиеся болезненные раны. Он ковырял бы и давил, заставляя жертву корчится в муках и кричать, а когда наконец добился бы своего, и она испустила бы истошные вопли и крик, в надежде хоть как то облегчить свои страдания, захлебываясь слезами, просила бы остановиться, клялась, что сделала бы все что угодно, чтобы это прекратилось, страх лишь хохотал, кривлялся, и говорил, что она уже делает именно то, что он хочет. Я наверное прямо сейчас бы взяла дочь и пошла бы с ней стучаться в кабинеты наших проверенных добрых детских врачей. Но на улице холодная темная ночь. Муж на сутках. Возможно, я могла бы позвонить ему. Родной голос способен бы был немного унять мои страхи. И хотя уснуть вновь сегодня я более уже не надеялась, я хотя бы могла бы рассчитывать на поддержку заботу ласкового и умного папы Софии. Но я решила, что не стоит отнимать у него силы во время ночной работы, нужно постараться справиться самой.

Усилие. Я встала с кровати. Пространство комнаты наполнено зимней прохладой. Как будто декабрь был и в моей квартире тоже. Укутываюсь в мягкий бархатный халат, в холодной темноте на ощупь иду на звук плача ребенка. Мне пришлось оставить ночевать ее одну в детской только потому, что София сама уснула там накануне вечером после купания. Захожу в комнату, беру дочь на руки, почти сразу она перестает рыдать. Прячу ее в еще одно одеяло. На всякий случай начинаю исследовать дом на наличие чужаков. Подхожу к первому шкафу в детской, берусь за ручку, преодолеваю страх, резко распахиваю дверцу. Никого. На очереди балкон, наша с мужем спальня, гостиная, ванная. Везде включаю свет. Со светом, мне кажется, становится теплее, комнаты делаются больше. Все тщательно проверяю. Никого. Уверенна, что если кто-то чужой и был в доме, то сбежал именно потому, что зажегся свет. Проверяю на всякий случай замки на входной двери, все окна. Мы с дочерью в безопасности. София уже успела сладко уснуть у мамы на руках, я так этому рада, что совсем не жалею о своей предстоящей бессонной ночи. Часы показывают два часа пятнадцать минут. Я снова набираюсь смелости, иду на кухню, гашу свет. Быстро закрываю дверь, затем детская, коридор, быстрым шагом, почти бегом заскакиваю в спальню, и здесь закрываю за собой дверь. Если занавески не задернуты, то ночью эта комната освещается сине белым холодным мерцающим светом города, здесь никогда не бывает темно. И хотя от него комната не становится теплее или больше, как от домашнего, он все равно освещает ее и немного отгоняет страх. Тем более, к этому свету я привыкла гораздо больше, нежели к домашнему. Эти тусклые огни манят меня и успокаивают своим безжизненным уютом и холодом. Напоминают о прошлом и детстве. Не отпуская из рук ребенка, я тихо одергиваю занавески и мерцание сразу захватывает меня. Я опускаюсь в кресло, блеклые огоньки мелькают на моем лице. Я смотрю в глаза всем чужакам и призракам, что мы с Софией бессердечно повыгоняли из нашего безопасного теплого дома. Им тут не место. Но они смотрят. Ни требовательно, ни вопросительно, безрадостно, беззлобно. Просто смотрят, не зная чего хотят и не идут никуда, потому что не знают куда идти.

— Мне жаль, но я больше не одна из вас. Я не знаю как вам помочь, но и рядом со мной вам не место. Уходите…

Кажется, начинают уходить. Побежали по холодным зимним улицам, словно те же уличные мертвые огни. София забеспокоилась. Я полная решимости поспешила на кухню за теплым молоком для дочери. Я справилась и вновь выполнив все ранее описанные действия, убедившись, что мы в безопасности я вернулась к своим одиноким бледным огонькам. По пути успела прихватить «Короля Лира». Я не особо люблю пьесы и поэзию, но если берусь за стихи, мне нравится отбирать для себя некоторые наиболее, на мой взгляд, удачные рифмы, выписывать их в специально существующий для этих целей блокнот, заучивать, а после в нужный момент выдавать в компании мужа или друзей. А за пьесы я берусь либо в каких то сугубо индивидуальных частных случаях, либо совершенно случайно, как например это случилось сегодня. Но эту ночь, мне кажется я заранее решила посвятить воспоминаниям, знакомому миру за окном и его обитателям.

Обычно я упорно борюсь с воспоминаниями, поскольку возвращают они меня к тому разрушительному и убийственному, от чего с такими усилиями когда-то удалось сбежать. Мною был разработан один очень простой, но действенный спасительный прием. Я расставляла перед собою ладони или кисти обеих рук, таким образом появлялась возможность увидеть свое тело как бы со стороны. Я трогала, щупала, и сразу вспоминала чьи это руки, и для чего они здесь. В любом месте и в любой ситуации, как бы страшно, безнадежно или наоборот — слишком авантюрно и весело все не казалось, стоило сделать это, и все в моем мире сразу возвращалось на свои места. Только так получалось подняться, остановиться, не потеряться и не отступить. Но в сегодняшнюю ночь я решила не использовать никакие спасательные механизмы, и в одиночку с головой окунуться в безвременную и тягучую, вечно манящую пучину прошлого и воспоминаний.

И вот я растекаюсь по мягкому креслу. Позволяя дочери закутаться в себя, словно я сама обратилась в мягкое и теплое детское одеяло Софии. Я снова стала вглядываться в такие знакомые мне лица призраков на улице. Тусклые огоньки играли на лице, они захватили сознание и я уставилась в холодную манящую бездну ночного города. Еще мгновение, стекло и часть комнаты вокруг него испаряются, смешавшись с тьмой и бледным мерцанием безжизненных уличных огней. И обитатели ночного города, промерзшие до самых костей, исхудавшие и голодные, вечно странствующие и неустанно ищущие тепла и понимания, вновь манят меня в свой мир. На этот раз я не стану сопротивляться. Принимаю приглашение и покорно иду на зов одного из чужаков, добираюсь до того места, где раньше было окно, перекидываю ноги на сторону улицы. Жду. Ко мне тянет руки мрак, он так жаждет утопить мою плоть в своей пропасти тусклых холодных