Близится конец войны. Скоро все те, кто лишили жизни ни в чём неповинных людей, предстанут перед судом. Боритесь. У Марианны также больше нет родителей, — девочка заплакала, — будьте вместе, жить одному в этом мире очень трудно. Станьте братом и сестрой, станьте единой душой. Прощай, Тьядек. — Марианна обняла его. — Я люблю тебя.

Тьядек обнял её в ответ.

ГЛАВА III

Шёл девятый день с того дня, как они покинули Дахау. Все умирали буквально на глазах. Звук выстрелов слышался чаще пения птиц. Колонна исхудала так, как и люди в ней. В ряду уже было не более четырёх человек, а из семи тысяч давно не осталось и половины.

Каким-то чудом Тьядек входил в это число. Как и девочка Марианна — отныне единственный человек, которого он знал. Её судьба стала волновать мальчика, как и его собственная. «Станьте единой душой».

Тьядек забыл, когда в последний раз с ней общался. Силы иссякли настолько, что стало тяжело даже думать. Голова, словно шар, болталась на тонкой шее. Иногда ему казалось, что он вовсе спит. Иногда — что умер.

В одно мгновение Тьядек не заметил Марианну, что шла рядом. Он обернулся и увидел, что она практически стоит, закрыв глаза. Мальчик подошёл к ней.

— Марианна! — его голос хрипел. — Марианна, пойдём!

Девочка завертела головой, посмотрела на Тьядека и ускорила шаг. Он взял её под руку.

— Нам нельзя останавливаться. Просто иди вперёд.

Её глаза то и дело закрывались

— Расскажи что-нибудь. Главное — не молчи.

— Что ты хочешь услышать?

— Про твою маму, — тут же выдала Марианна. — Или папу. Про твою семью.

Тьядеку не хотелось поддаваться эмоциям. Но ради Марианны он вернулся в прошлое и закрыл глаза.

Жизнь мелькала перед глазами. Он успел прожить лишь девять лет, но ему было что вспомнить.

Вот первая ссадина и первая по-настоящему сильная боль.

Вот он впервые на море. Узнал его запах. Его буйный нрав. С того момента он с морем только на «вы».

Вот они с отцом встречают рассвет. Дует слабый прохладный ветер. Оба молчат, говорит только природа.

Вот вместе с прохожим они прячутся от дождя. Сидят рядом, согревая друг друга.

Вот первая бомба, разнесшая в клочья дом.

Вот первый гул сирены в ночи.

Вот и первый танк.

Вот и солдат.

И винтовка в руках.

И первая смерть.

И вторая.

И третья…

Над головой пролетел самолёт, Тьядек открыл глаза. На него уставшим взглядом смотрела Марианна, всё ещё ожидая историю. Он смахнул с глаз слёзы, прочистил горло и сжал её руку ещё крепче.

— Мы с мамой тогда сильно поругались. По какой-то глупой причине. Но тяжелей всего было отцу. Он пытался нас помирить, но ничего не выходило. Как-то, гуляя с друзьями по лесу, я угодил в болото. Они быстро поняли, что своих сил им явно будет недостаточно и побежали к моим родителям. Те приехали быстро. Такого ужаса в их глазах на тот момент я никогда не видел. Мама с папой спасли меня, сами чуть не угодив в болото. Мы все были в грязи — ужасное ощущение. В тот день ещё стояла невыносимая жара. Единственное, чего нам хотелось, это воды: утолить жажду и смыть это всё. — Он слабо улыбнулся. — И тут пошёл дождь. Лил как из ведра. Никто ничего не сказал — всё только подняли руки к небу, некоторые скинули одежду и просто ждали, пока всю грязь не смоет. Потом, всё так же без слов, мы с мамой обнялись и больше никогда не ссорились.

Тьядек открыл глаза. Понял, что все остановились. Огляделся и увидел нацистов с поднятыми руками.

Колонна была окружена американскими войсками. Они что-то кричали на своём языке, подходя всё ближе. Нацисты один за другим бросали оружие и сдавались в плен. Люди в колонне лишь пугливо переглядывались и следили за происходящим.

Марианна с Тьядеком повалились на землю. Их примеру последовали остальные. Казалось, тела были мёртвыми снаружи, но, наконец, живыми внутри. Впервые за долгое время они стали принадлежать самим себе.

Тьядек молчал. Он не знал, что говорить и не понимал зачем. Сестра положила ему на колени голову и закрыла глаза. Брата она попросила разбудить её, когда будет нужно. Тот кивнул и достал фотографию.

Он не думал о прошлом, о всём плохом, что его окружало. Не думал о предстоящих трудностях в будущем. Но думал о маме. И нет, не об улыбке, не о мелодичном её голосе и не о той соре, смытою дождём. Он думал, в этот раз улыбнувшись, что увидит её ещё очень нескоро.