Симонова Дарья Всеволодовна
Свое путешествие ты не заканчиваешь

Мальчик уходил в лес,

Чтобы там играть джаз.

Знал он: мир чудес — ЗДЕСЬ,

С нами и внутри нас.

Наталья КУЛАКОВА

Саксофон поет — и жизнь продолжается.

Даже если она уже кончена.

Что за чудо?

Саксофон, ты чудо. Простое чудо из металла, позолоты и воздуха.

Звучи. Ты — голос. Я сплю, и ты мне снишься. Всегда.

Елена КРЮКОВА

Митя родился некрупным и худеньким. И улыбающимся безмятежно с закрытыми глазами, Я думала — как такое возможно, ведь новорожденным полагается кричать, у них стресс от встречи с реальностью… Но никакого стресса не было! Из-за обезболивающего, что ли, которое мне вкололи? Но не такое уж оно было сильное, чтобы рассмешить. Его показали мне, держа, словно ленивца, за одну руку, а он улыбался во сне. И я подумала — надо же, какой беспечный ездок… А потом я его увидела, когда наших привезли к палате на каталке. Он внимательно и вдумчиво смотрел куда-то в космос, меня, нависшую, не замечая. И от беспечности не осталось и следа — он был сосредоточен и увлечен своим вселенским потоком. Я с удивлением заметила, что он уже и не блондин вовсе, а шатен, и как-то в лице заострился. Так он и будет с тех пор меняться — то насмешник, то философ, то ёрник, то лирик, то взрывной, то блаженно расслабленный. Но чаще — наполняющий пространство своей фонтанирующей энергией, готовый куда-то мчаться на тонких длинных ногах или, азартно выпучив большие карие глаза, эпатировать нас своими эксцентричными байками об австралийских 15-килограммовых пауках или о женщине, которая год не мыла голову, в результате чего ее волосы сами собой очистились.

Он меняется, и из-за этих постоянных обновлений я привыкаю знать о нем мало, говорить неуверенно, а думать постоянно. И так будет всегда, ведь это не зависит от земных присутствий…

А о том, что случилось, мы научились говорить как о невозможном в нашей реальности. Как о невидимом объекте или явлении, о котором можно судить только по поведению других объектов. И вот постепенно мы приблизились к открытию, которое уже давно сделано до нас — к магии слова, которое уводит за собой смысл. "Он отправился в путешествие", "он нас видит", "он с нами, просто не здесь"… и так далее. Говоря так — поначалу из-за дикой непроизносимости летальных эпитетов, потом с нерешительной осознанностью, потом с нарастающей убежденностью, пускай и не без опасения быть уличенными в помешательстве — мы осторожно ощущали, как выбивали почву из-под ног смерти. Непроизносимая, она теряла свою сущность. Она превращалась в ничто…

1. Соловей Уайльда

Я начала привыкать к этому распорядку. Полночи — читаю, редактирую. Потом сплю — главное, не заснуть с угрызениями совести у тихо сопящего, самоотверженного компа, потому что потом проснешься — и бездна нахлынет на тебя! Так лучше не делать, но иногда выходит. А с утра — опять работы уйма! И Энн наладилась звонить, когда гуляет с Тучкой. Нет, это не впервые, когда у собаки есть и имя, и несколько прозвищ, но Тучка мне нравится больше, чем Черчилль. Потому что дурашливый, инфантильный и добродушный пес уж больно не похож на приземистую британскую тыкву с сигарой. Но раз уж в его окрасе присутствовали английские охотничьи мотивы, то… в общем, пес не жаловался. Он как сыр в масле катался, и Энн с упоением рассказывала о своих хлопотах и тревогах по части его пугливости, капризов и хрупкого здоровья, в частности пугающего интимного уплотнения. Она могла рассказывать это и утром, и в сумерках — гулять с изнеженной собакой приходится в любое время. Мы с Алешей так и прозвали эту подвижную часть дня — энергичную, насыщенную срочными делами, новостями и медийным мусором — Бубенцы Черчилля.

И в этот час, когда житейские насмешки побеждают боль — а боль может победить лишь смех с тем, кто знает эту боль — и пришла ко мне та непостижимая история, в которой мне было предложено участвовать. Предтечей тому послужила Аполлинария с ее обострением паранойи. Это не то чтобы удивило меня — на протяжении нашего уже почти двухгодовалого знакомства Полли уверенно демонстрировала разные симптомы психической неадекватности, но так как все они не фатально мешали нашей дружбе и совместному труду на литературной ниве, я не считала себя вправе делать выводы. Ведь Полли со своей шизой и правда мне помогала, в отличие от многих формально здоровых знакомцев. Я знала, что она принимает препарат, который мелькал в англоязычных фильмах. Мелькал в роли лекарства от психических расстройств. Вряд ли это свидетельствовало о его эффективности, скорее, наоборот — то, что действительно помогает, держат в тени. На виду лишь фуфло с массой побочек. Но, кажется, Полли к ним привыкла. Кажется, польза превышала вред.

Итак, Аполлинария на три дня выпала из эфира, а потом вернулась, опасливо озираясь, с убеждением, что она под колпаком у злоумышленников. Но прошло часа два — и наваждения как ни бывало! Полли вообще барышня отходчивая и оптимистичная, и ей милее розовые иллюзии, чем сумрачные. К тому же после темных приступов эйфория обычно стреляла выше, дальше, быстрее! И вот уже наша сестрица Гримм уверена, что получит за свою сказочную эпопею какую-то невероятную премию из рук самой Джоан Роулинг, в переводе на наши деньги миллионов девять — и, бывало, заранее смотрит на меня свысока. Но ее тщеславную вспышку всегда гасит великодушная фантазия о том, что она одарит меня частью своего шального приза, словно Бунин, получивший Нобелевскую — своих обнищавших соотечественников-эмигрантов.

Но в этот раз маятник качнулся в третью сторону:

— У нас тут жуткая, просто невозможная история! Я знаю эту семью! Прекрасные люди, муж-преподаватель, она, Лариса, — тоже до рождения детей чему-то учила… в общем, у них дочка старшая и мальчик-инвалид. Очень слабенький! И вдруг он… все! Не выдержал мучений, скончался. Возможно, к этому все шло, хотя они его берегли, не знаю, как! Но вот… случилось. И вдруг жена обвиняет мужа в убийстве ребенка!!! Вроде как муж давно хотел прекратить страдания сына… или по ее версии он, прежде всего, хотел прекратить свои страдания, он сразу после рождения хотел оставить дитя в роддоме, и вся его родня — она давно ополчилась на жену за этот бессмысленный подвиг…

"Бессмысленный подвиг…" — отзывается во мне топорище страшного эха и падает внутри, разрывая все нутро, как осколочная граната.

Аполлинария с садистской тщательностью живописует подробности, но я в тот первый день пропускаю их сквозь пальцы. И дело вовсе не в том, что я не доверяю источнику — я доверяю, но избирательно! Ведь Полли