озарял века.
Того гляди пойдет на вознесенье Молчальник улыбающийся, но В помпейский пепел, в час землетрясенья И он бы мог свалиться как бревно.
От века мертв, он сам себе надгробье, Никто иной — и незачем гадать: Не бывшего бездушное подобье, Он осужден молчать и холодать.
Но нет, не обманусь, о чужестранец Мой мраморный, я миг поймал, когда Твое лицо вдруг озарил румянец Не вырвавшейся воли со стыда.
Того гляди пойдет на вознесенье Молчальник улыбающийся, но В помпейский пепел, в час землетрясенья И он бы мог свалиться как бревно.
От века мертв, он сам себе надгробье, Никто иной — и незачем гадать: Не бывшего бездушное подобье, Он осужден молчать и холодать.
Но нет, не обманусь, о чужестранец Мой мраморный, я миг поймал, когда Твое лицо вдруг озарил румянец Не вырвавшейся воли со стыда.