привлекательный волк…

— Отвратительно, — скривилась Меридит. — Лучше бы ты молчала о своём позоре! Настоящая Бишиг, а училась искусствам и путалась с двоедушником!..

— Ну, это ведь всё было анонимно. Я представлялась молоденькой дурочкой из младшего Рода и…

— Ты и была молоденькая дурочка, Ми!

Мирчелла сложила губы сердечком и похлопала глазами, а потом показала им всем язык.

Я против воли улыбнулась. Мирчелла всегда была такая, лёгкая, как носимый ветром цветок. Она приходилась мне тётей, была младшей сестрой папы и умерла непозволительно молодой, так рано, что живой я её почти не помнила.

Она и правда хорошо пела. В доме даже осталось несколько записей: в основном тягучие печальные романсы и отдельные оглушительно-надрывные арии, которые совсем не ассоциировались у меня с её нежным лицом. Мирчеллу убили почти как героиню обожаемой ею трагической оперы: отравила соперница. Правда — и здесь есть определённые расхождения с классикой, — этой соперницей была законная супруга её любовника, с которым Мирчелла изменяла своему жениху.

Учитывая пикантность ситуации, Бернард Бишиг даже отказался от кровной мести.

Мирчеллу похоронили в родовом склепе, — материковой её части, той, что сворачивается мрачной подземной спиралью к югу от особняка. Как и полагается, для неё воздвигли прекрасный мраморный саркофаг, обнятый золотым кружевом, камнями и цветным стеклом; с лица сняли посмертную маску, волосы заплели в косу и сбрили, отняли и заспиртовали уши. Я смутно запомнила, что было много цветов. А спустя отмеренные песнями плакальщиц девять дней Мирчелла, первая из всех покойных родственников, стала мне являться.

После смерти мы возвращаемся в Род, — и остаёмся навсегда его частью, приходя к живым снова и снова. Заспиртованные уши продолжают слышать всё, сказанное у надгробия, а неясные силуэты говорят из тени, — но, увы, могут читать твои ответы лишь по губам. Дедушка Бернард из посмертия продолжил учить меня колдовству, знаменитая Урсула наставляла на пути Старшей, вечно недовольная Меридит пересказала тысячу грязных сплетен о каждом из Родов, а к саркофагу Мирчеллы я спускалась, чтобы петь. Мы раскладывали мелодии на голоса и вели их там, среди свечей, вдвоём.

— Я считаю, — сердито начала Меридит, — мы должны оградить юную Бишиг от тлетворного влияния безрассудной девчонки, которая…

Мясная стружка закончилась. Двуногая горгулья с острым, как гигантское шило, носом обняла мою ногу руками-ножницами. Я погладила гребень, перебрала пальцами вложенные в тонкое тело чары, поправила пару узлов, раздумывая, не забрать ли её в мастерскую на полную переборку, — и как раз тогда за спиной хлопнула дверь.

— Мастер Пенелопа, — крикнул, высунувшись на улицу, мой оруженосец Ларион. — Приехал какой-то упырь из банка. Утверждает, что ему назначено!

Я вздохнула. Утро закончилось; дела навалились на голову и грозились сломать череп. Сперва банкиры, затем городская полиция и потенциальный новый контракт, в обед заедет Лира, потом нужно будет проверить, что натворил по моему заданию Ксаниф, а после этого…

В общем, как ни крути, это был роскошный момент, чтобы выйти замуж.

ii

Амбассадором восхитительной идеи была, конечно же, бабушка.

Бабушка Керенберга не была настоящей Бишиг, — она выбрала вступить в Род, когда вышла за дедушку Бернарда. Это было так давно, что вместо свадебной фотографии у них был выписанный маслом свадебный портрет, парадный и пафосный, на фоне мрачных шпилей облепленного фигурами горгулий особняка Бишигов. На этом портрете она была маленькой и нежной и смотрела на супруга снизу вверх, с обожанием и любовью, — но это было, конечно, пустое творчество художника.

По правде я не видела женщины более жёсткой, чем бабушка Керенберга. Ей не нужны были железные рукавицы, потому что у неё были железные руки: урождённая Морденкумп, когда-то она мяла любой металл, будто он был пластилином. После свадьбы делать так она разучилась, но для дедушки всё равно стала не столько дамой сердца, сколько соратником и воином-побратимом.

Дети у них появились очень поздно, — сперва такой же холодный, как они оба, Барт, а затем романтичная Мирчелла; после смерти дочери дедушка довольно быстро сдал, зачах и сошёл в склеп.

Бабушка Керенберга не была Бишиг по рождению и силе, и вместе с тем была настоящей Бишиг — несгибаемой и твёрдой. Когда Комиссия по запретной магии обвинила папу в чернокнижии, он отрёкся от Рода, и больше никто из нас никогда его не видел. Мама тогда получила развод и вернулась домой, на остров Бранги, а нас с сестрой забрала к себе Керенберга. Мы выросли здесь, в мрачном старом доме, памятнике развалившейся семье; и вот теперь я — Старшая Бишиг, и величие Рода — моя забота.

По крайней мере, формально. По правде же, многим до сих пор заправляет бабушка. И занимает она весь помпезный второй этаж, в том числе парадный кабинет с эркерами и массивными ритуальными зеркалами.

— В Огиц вернулся Се, — торжественно объявила она, стоило мне войти.

Маленькая и сухая, она едва торчала седой макушкой над массивным столом, выстеленным чёрным сукном.

— Бывает, — я пожала плечами. — И что с того?

Бабушка довольно засмеялась. Зубы у неё были белые-белые, и на изрезанном морщинами лице её улыбка казалась жутковатой.

— Ёши Се приезжал утром, — загадочно продолжала она.

Я вздохнула. С годами бабушка полюбила нагонять туману на самые простые вещи.

— Сколько он хочет?

— О, моя дорогая, он хочет многого!

— Ты этому так радуешься?

Это сейчас народы если не дружат, то сожительствуют в мире, и в вольном, выросшем при университете Огице можно встретить и колдунов, и двоедушников, и даже детей луны. Но ещё совсем недавно здесь были земли Кланов, здесь молились Полуночи, а не знающие морали мохнатые могли оборачиваться прямо на улице и обнюхивались при встрече. Лунные и сегодня живут в хрустальных друзах высоко в горах и там же занимаются своими странными вещами, а наши острова торчат острыми зубьями скал из колдовского моря.

Острова невелики, и каждый из них принадлежит одному из Больших Родов, — а прочие Рода обживают их на вассальных правах. И пусть Бишиги считаются на словах Большим Родом, это не совсем правда: наш остров называется Бишиг-Се, и ровно его половина принадлежит Ёши, последнему из Се.

Ёши один, а Бишигов — почти три дюжины. И каждый раз, когда он забирает свою половину островной казны, мне хочется пристрелить его и открыть склеп Се на поругание чайкам.

— Ёши Се был очень мил, —