прошу прощения за этот… инцидент, — склоняет он голову. Уважай того, кто держит тебя на плаву. Дай мне добро, черт тебя побери. — Если желаешь наказать ее сам, — он разводит руками, и я резко его обрываю:

— Желаю. Только что появился еще один повод с ней поквитаться, — кривлюсь я. — Не трогай ее до вечера. Я очень хочу сделать это сам.

— Обычно я не делюсь приобретениями, — посмеивается он, — но для тебя готов сделать исключение.

Получилось, мать твою.

Конечно, гребаный ты импотент, думаю я, ты не сможешь погасить ее огонь, для этого тебе нужен я. Ты же будешь наслаждаться еще одной загубленной душой, которая никогда не сможет воспарить.

— До вечера у меня дела. Я вернусь, и мы продолжим. И еще, — делаю паузу, и он кивает, — в этот интерьер отлично впишется кровать.

Надеюсь, она сможет набраться сил.

Плотоядная усмешка на губах старика заставляет мой желудок сжаться от отвращения.

***

У меня пара часов, чтобы все провернуть. Надо быть лаконичным и убедительным, иначе я потрачу время зря и не успею подготовиться.

========== Часть 2 ==========

Вхожу в комнату без стука.

Старик все-таки поставил ей кровать.

Я надеялся, что она сможет отдохнуть, прежде чем мы неизвестно как будем удирать из этого проклятого места.

Ее руки связаны впереди, какие-то тряпки туго перетягивают рот.

Шагаю к ней и понимаю, что нельзя торопиться.

Сначала мантия.

Кидаюсь в уборную, задаваясь вопросом, видела ли она меня. Здесь такая же разруха: сколотая раковина, вонючий унитаз с кисточкой-смывом. Плесень и сырость. Ежусь и ищу глазами, куда бы спрятать мантию.

Полотенце, кажется, догнивает на полке уже не один год. Не представляю, чтобы она прикоснулась к нему. Пол? Раковина? Тут полутьма, куда ты пойдешь в первую очередь? Где достаточно скрытно, чтобы мантию не нашли в случае провала плана? Здесь нет правильного места, и в голове пульсирует: куда? куда? куда?

Все-таки кладу мантию на полку, сбросив истлевшее полотенце на пол. Адреналин бушует в венах — время кажется живым, я чувствую каждую секунду. Пытаюсь успокоиться, прежде чем ворваться обратно и обнаружить ее там же, где и до этого.

В тусклом свете свечей ее голые ноги блестят и переливаются — или мне так кажется?

Она положена на спину, связанные впереди руки заведены наверх и зацеплены путами за крепление на изголовье. Старый извращенец.

Она смотрит. Она ждет.

Она обязана понять меня, иначе мы оба падем от рук этого старика: пташке подрежут крылья, а я снова буду собирать себя из осколков зеркала. Только в этот раз уже не соберу.

Приближаюсь.

За нами, возможно наблюдают. Или слушают. Я не решаюсь сказать напрямую.

Услышь меня.

— Знаешь, ты сегодня очень плохо себя вела, Грейнджер, — начинаю я, приближаясь к ней. В ее глазах отблески огней, а вокруг сплошная темень. Сколько уже она не видела солнца?

Она перебирает ногами, желая отползти как можно дальше.

Не выйдет.

— Поразительно, насколько я был добр раньше. Ведь я все тебе прощал. Но знаешь что? — надеюсь, голос не дрожит. Сочиняю на ходу. — Пора тебе расплатиться за это.

Сажусь боком на кровать, лицом к ней. Кладу руку на голень, и она вздрагивает подо мной, не в силах подвинуться. Не смотри на меня так, Грейнджер, ты все поймешь. Ты же лучшая на курсе, лучшая среди многих за последнее столетие, ты же заучка, зубрила, ты же умеешь понимать.

Мои руки становятся требовательными.

— Меня всегда бесило, что ты задираешь нос, — сообщаю я, скользя по ноге вверх и сжимая коленку. Дрожи, да, это так сладко. Отгоняю от себя эти мысли. Власть и вправду наркотик.

— Меня всегда бесило, что ты лезешь вперед без спроса. Но я мог бы это простить, — шепчу я, впиваясь пальцами в бедро. Мягкая, беззащитная. Непонятного цвета платье превратилось в разорванную тряпку, серую, как и все здесь. Он пытал ее? Что еще он делал с ней?

— Однако ты ударила меня! — щипаю ее за внутреннюю сторону бедра, оставляя синяки, и она взвизгивает. Ее накрывает понимание, что все по-настоящему. Мы только начинаем, дорогая. Прости.

— Ты посмела прикоснуться ко мне, — шиплю я, стискивая другое бедро в опасной близости к ягодицам, и она скулит сквозь эти ужасные тряпки, завязанные у нее на затылке.

— Знаешь, как меня бесила вся ваша троица?! — Беру за челюсть второй рукой, как накануне, только теперь у нее не получится укусить меня. Она снова вскрикивает от неожиданности. Поверила, что мы не играем. Все правильно.

— Я рад, что Амбридж смогла отыграться на Поттере, — ласково говорю и глажу ее горло, чтобы схватить и приблизить к себе. Она выдыхает и начинает хрипеть, потому что я сжимаю слишком сильно. Я произвел нужный эффект.

— А я смогу отыграться на тебе, — улыбаюсь, задирая одежду и пробираясь к талии. Она скулит. Мы только начали.

Даже не смотрю вниз. Стараюсь, по крайней мере. Ее тело блестит и переливается. Кажется, я уже это говорил.

По-хозяйски щупаю за ребра. Сжимаю правую ягодицу, и она подскакивает, желая отодвинуться, но получается лишь прижаться ко мне, что явно пугает ее.

Снимаю руки с крепления и резко переворачиваю все ее тело, заставляя уткнуться в подушки, отчего она кричит. Нависаю сверху и почти ложусь на нее. Кажется, она начинает плакать. Еще чуть-чуть, потерпи.

— Вспоминаешь, как оставляла меня в дураках с Выручай-комнатой? — шепчу на ухо, коленками прижимая ее икры к матрасу. Ползу рукой по гладкому бедру вверх, к трусикам, заставляя ее задохнуться, а потом что-то промычать в свою тряпку. — Как ты и весь ваш идиотский Отряд Дамблдора корчили из себя великих мракоборцев? — Тонкая ткань под моими пальцами податливо скользит вниз. Гермиона громко и часто мычит, ее голос становится все выше, пока я стягиваю трусики. Ее руки прижаты к груди в позе молящегося, и она не может двигаться — только ерзать, что и делает. И визжит. Наверное, умоляет меня остановиться.

Она и хнычет, и просит, и боится.

— Как ты выдумала с этими монетами, а? — Выдыхаю на ухо, а она все плачет и уже почти не бьется подо мной.

Звякаю пряжкой ремня, и она заходится в истерике.

— Бесили меня с этим гиппогрифом! Его должны были казнить! — Я бьюсь бедрами о ее