красноватое пятно.
— Конечно.
— Совесть — это орган, которым вы чувствуете зло и добро?
Я рассмеялся:
— Можно и так сказать.
— У нас никогда не было этого органа, поэтому мы не чувствуем. Сложно понять слова «добро», «зло»…
— Значит, люди для вас одинаковы? Не важно, нападают ли они на вас, любят ли?
— Все одинаковы.
Некоторое время мы молчали. Затем я спросил:
— Обида. Обиду ты понимаешь?
— Нет.
— Для тебя добро и зло — одно и то же. Для меня — нет. Я хочу принадлежать к добру, но для тебя я равен любому другому землянину. Даже самому дрянному, проклятому лгуну, убийце, нацисту. С Гитлером ты бы так же говорил, как со мной: тебе всё равно.
— Все люди одинаково интересны.
— Вот! Это и обидно, — вздохнул я.
— Это от недостатка знания.
— Разве вы не знаете про нас абсолютно всё? — удивился я. Последнее время принято было считать, что пузырники — это некие образования единого сверхразума, с помощью которых он не то изучает, не то захватывает Вселенную. Поэтому, разговаривая с мягкой сферой, я ощущал, что общаюсь с ними со всеми, с их цивилизацией.
— Охотники — плохие? — прервал мои мысли пузырник.
— Если ради забавы изоляторы сбили — конечно плохие.
— Как Гитлер?
Я снова кашлянул.
— Нет! Гитлер — Гитлер намного хуже. Вы что, ничего не знаете о Гитлере? Это… Ну хорошо, это абсолютное зло. Крайняя точка на шкале зла.
— То есть, относительно Гитлера, охотники хорошие? — с прежней интонацией спросил пузырник.
— Как же тебе объяснить… Случись беда — охотники будут защищать других людей от таких, как Гитлер. — Я на мгновение задумался и добавил: — Наверное, будут. Да, — продолжал я, — есть люди, которые делают глупости. Но после мы способны понять, что ошибались. Стать лучше. И в глупостях не переходим тех границ, за которыми лежит область невозвратного зла. А есть люди, которые такую границу перейдут. Перейдут из ненависти, из зависти, ради выгоды, власти или просто забавы — не важно, чего именно. Понимаешь?
— Это сложно понять, но я очень стараюсь.
Мне показалось, что пузырник пытается выразить этими словами какие-то чувства. Вторая часть фразы — разве существо, лишённое чувств, скажет так?
— А ты на Земле который раз? — спросил я.
— Первый.
— Значит, впервые. Не представляю, как это — посещать другую планету… — Я хотел аккуратно подтолкнуть разговор в сторону планеты пузырников (или станции, звезды — места, где они обитают), но инопланетянин внезапно продолжил:
— Мы все здесь первый раз.
— Вам разрешено бывать на Земле только один раз? — удивился я.
— Мы лопаемся.
— Ну да. А потом? Разве не хочется снова? Тем более, если не успел ничего увидеть?
— Не знаю. Потому что это конец.
— То есть, лопнуть — значит, умереть?
— Да, конец существования, смерть.
Одновременно с этими словами над землёй подул холодный ветер. Я поёжился и принялся закрывать липучки на спецовке. «Так значит, они вовсе не единый организм» — я с удивлением рассматривал пузырника, будто он изменился, стал чем-то новым.
— Погоди, но ведь ты знаешь, что лопнешь. И что это смерть.
— Да.
— И всё равно здесь появился? Может быть, тебя заставили? — в моей голове мелькнули образы ужасного тоталитарного общества пузырников, в котором правители посылают к далёким планетам ради удовлетворения своего любопытства всё новые и новые шары.
— Нет. Мы пилигримы. Сначала мы использовали слово «чужеземцы». Это была ошибка, поэтому нас неверно понимали.
— Пилигримы? То есть, паломники?
— Пилигримы.
— Не хочешь же ты сказать, что Земля…
— Земля — это наша святыня. Последний шанс искупить свою примитивность. Шанс прикоснуться к тому, что вы зовёте душой, совестью, шанс увидеть разницу между добром и злом.
Я молча смотрел на постепенно темнеющего пузырника. Поверхность шара едва заметно шевелилась, вздрагивала, будто поддерживать сферическую форму стоило ей больших внутренних усилий (возможно, так оно и было: иначе шар бы сплющивался хоть немного силой гравитации).
— Но ты общаешься с остальными?
— Обрывочно. Случайно. Земля слишком далеко от нашего дома.
Я наклонился к инопланетянину:
— Скажи им, что не стоит так поступать.
— Зачем тогда существовать?
Совершенно растерявшись, я смотрел на него, не находя ответа. Да и есть ли вообще ответ на такой вопрос, универсальный ответ? Если бы я оказался в сказке (земной сказке), то испытывал бы только чувство сострадания, понимание. Однако передо мной был пришелец, и малая, глубокая часть моего сознания продолжала сомневаться в его искренности, в добрых намерениях. Но разве можно сейчас предаваться таким сомнениям? Нужно рассказать ему как можно больше про добро и зло — это мой долг. Может быть, часть этого рассказа станет известна другим пузырникам. Может быть, именно мне суждено перекинуть мостик понимания между нашими цивилизациями.
— Моё время.
Я вздрогнул:
— Что? Ты скоро лопнешь?
— Факты говорят, что осталась минута. Я постараюсь не создать проблемы, но прошу тебя отойти на десять и более метров.
— Да, конечно. Но слушай, нет ли способа предотвратить это? Я передам всё учёным, чтобы следующие…
— Много способов.
— Говори скорее!
— Нет. Мы не хотим.
— Не хотите?!
— Прошу тебя, отойди.
Я сделал шаг назад, всё ещё пытаясь найти убедительные слова. Затем ещё шаг, ещё — но слов не находилось. Вот между нами уже десять метров, может, немного больше. Пузырник совсем потемнел; поверхность его покрылась мелкой рябью.
— У меня больше нет обиды, — крикнул я и попытался улыбнуться.
— Я рад, — ответил пришелец.