Шабарша — ажно у меня искры из глаз посыпались; еле-еле с земли поднялся, а на шее да на пояснице, кажись, все косточки поломались!
— Ого! Не силён, знать, ты, бесёнок! Пойди-тка, возьми там, в тростнике, мою железную дубинку, да попробуйте: кто из вас выше вскинет её на воздух?
Взял чертёнок дубинку, взвалил на плечо и пошёл к Шабарше.
— Ну, Шабарша, дедушка велел в последний раз попробовать: кто из нас выше вскинет на воздух эту дубинку?
— Ну, кидай ты прежде, а я посмотрю.
Вскинул чертёнок дубинку — высоко-высоко полетела она, словно точка в вышине чернеет! Насилу дождались, пока на землю упала…
Взял Шабарша дубинку — тяжела! Поставил её на конец ноги, опёрся ладонью и начал пристально глядеть на небо.
— Что же ты не бросаешь? Чего ждёшь? — спрашивает чертёнок.
— Жду, когда вон энта тучка подойдёт — я на неё дубинку вскину; там сидит мой брат кузнец, ему железо на дело пригодится.
— Э, нет, Шабарша! Не бросай дубинки на тучку, а то дедушка рассердится!
Выхватил бесёнок дубинку и нырнул к дедушке.
Дедушка как услыхал от внучка, что Шабарша чуть-чуть не закинул его дубинку, испугался не на шутку и велел таскать из омута деньги да откупаться. Чертёнок таскал, таскал деньги, много уж перетаскал — а шапка всё не полна!
— Ну, дедушка, на диво у Шабарши шапочка! Все деньги в неё перетаскал, а она всё ещё пуста. Теперь остался твой последний сундучок.
— Неси и его скорее! Верёвку-то он вьёт?
— Вьёт, дедушка!
— То-то!
Нечего делать, почал чертёнок заветный дедушкин сундучок, стал насыпать Шабаршову шапочку, сыпал, сыпал… насилу дополнил! С той поры, с того времени зажил батрак на славу; звали меня к нему мёд-пиво пить, да я не пошёл: мёд, говорят, был горек, а пиво мутно. Отчего бы такая притча?
Были Саня и Дуня, брат и сестра. Саня в городе работал, Дуня дома хозяйничала, в деревне. Вот она от брата записку получила: «Завтра приеду домой на побывку». Дунюшка обрадовалась: «Чем буду братца угощать?.. Ах, братец котлеты любит!» Котлету большую замесила, с тарелку, поставила жарить. «Ох, забыла: братец уксус любит!» В подпол спустилась, стала из бочки уксус цедить. «Ох, котлета сгорит!» В избу полетела, котлету на окно поставила студить. «Ох, забыла кран завернуть, уксус выбежит!» А уж уксус выбежал: во весь пол лужа. «Ах, меня братец забранит: сырость развела!» В углу мешок муки стоял. Дунюшка мешок в охапку взяла, давай эту лужу мукой посыпать. По полу ходит, грязь месит. «Вот теперь сухо, хорошо… Ох, кошка котлету съест!» Бежит в избу, а уж кот давно котлету съел. Нет ни муки, ни уксуса, ни котлеты. А брат приехал весёлый, не стал браниться. — Дуня, я поеду на завод насчёт железа, крышу крыть. А деньги вот, в сундук кладу. Дуня говорит: — Деньги бывают золотые и серебряные, а тут бумажки пёстрые. — Ладно, не толкуй. Брат ушёл, Дуня села у окна покрасоваться. Мимо горшечник едет: — Эй, красавица, горшков не надо ли? — Надо, только денег настоящих нет, а всё бумажки пёстрые. — Покажи! Она деньги из сундука вынула, показывает. Деньги как деньги: рублёвки, трёшницы, пятишницы. Горшечник видит — девка глупая. — Ладно, деньги мои, посуда твоя. Дунюшка посуду в избу носит, всю избу заставила. На окнах кринки, на лавках кринки, на столах, на полках…
Брат приходит, глаза вытаращил: — Дуня, это что? — Посуда. — Где взяла? — Купила. — Где деньги взяла? — Я не деньги, я твои бумажки пёстрые отдала. — Авдотья, ты меня разорила! Опять надо в город на заработки идти. И ты со мной пойдёшь. Собирайся. Саня и видит: Дуня дверь с петель снимает, тяжёлую, дубовую. — Куда ты с дверью-то? — А может, в чистом поле будем ночевать. Я без двери боюсь. Брат идёт, и Дунюшка за ним пыхтит, дверь прёт. Вечер. Темень. На перекрёстке сосна матёрая. Саня говорит: — Залезем на эту сосну, ночь пересидим на сучьях. Безопасно будет. Брат на сосну лезет, и Дунюшка за ним с дверью мостится. Расположила дверь на сучьях и легла. А давнишний горшечник домой едет мимо этой сосны. «Эх, я неладно сделал, глупую девку обманул. Надо её деньги сосчитать». С телеги слез, под сосну сел, стал считать Дунины деньги: рубль… три рубля… девять… двенадцать… Дунюшка сквозь сон слышит этот счёт. На край двери привалилась, чтобы поглядеть. Дверь перекувырнулась, Дунюшка и полетела, загремела с дверью вниз. Горшечник рявкнул со страху, пал в телегу, лошадь настегал — да домой без оглядки. Брат с сосны слез, видит — деньги лежат. — Дуня! Мои деньги! Сосчитал — все до копеечки целы. — Ну, Дуня, пойдём домой хозяйствовать. Нет нужды в город идти.
Жили-были Лень да Отеть. Про Лень все знают: кто от других слыхал, кто встречался, кто знается и дружбу ведёт. Лень — она прилипчива: в ногах путается, руки связывает, а если голову обхватит — спать повалит. Отеть Лени ленивее была. День был лёгкий, солнышко пригревало, ветерком обдувало. Лежали под яблоней Лень да Отеть. Яблоки спелые, румянятся и над самыми головами висят. Лень и говорит: — Кабы яблоко упало да мне в рот, я бы съела. Отеть говорит: — Лень, как тебе говорить-то не лень? Упали яблоки Лени и Отети в рот. Лень стала зубами двигать тихо, с передышкой, а съела всё-таки яблоко. Отеть говорит: — Лень, как тебе зубами-то двигать не лень? Надвинулась тёмная туча, молния ударила в яблоню. Загорела яблоня большим огнём. Жарко стало. Лень и говорит: — Отеть, сшевелимся от огня; как жар не будет доставать, будет только тепло доходить, мы и остановимся. Стала Лень чуть шевелить себя, далеконько сшевелилась. Отеть говорит: — Лень, как тебе себя шевелить-то не лень? Так Отеть голодом да огнём себя извела. Стали люди учиться, хоть и с леностью, а учиться. Стали работать уметь, хоть и с ленью, а работать. Меньше стали драку заводить из-за каждого куска, лоскутка. А как лень изживём — счастливо заживём.
Тебе, девка, житьё у меня будет лёхкое[5] — не столько
Умная Дуня (Б. Шергин)
Были Саня и Дуня, брат и сестра. Саня в городе работал, Дуня дома хозяйничала, в деревне. Вот она от брата записку получила: «Завтра приеду домой на побывку». Дунюшка обрадовалась: «Чем буду братца угощать?.. Ах, братец котлеты любит!» Котлету большую замесила, с тарелку, поставила жарить. «Ох, забыла: братец уксус любит!» В подпол спустилась, стала из бочки уксус цедить. «Ох, котлета сгорит!» В избу полетела, котлету на окно поставила студить. «Ох, забыла кран завернуть, уксус выбежит!» А уж уксус выбежал: во весь пол лужа. «Ах, меня братец забранит: сырость развела!» В углу мешок муки стоял. Дунюшка мешок в охапку взяла, давай эту лужу мукой посыпать. По полу ходит, грязь месит. «Вот теперь сухо, хорошо… Ох, кошка котлету съест!» Бежит в избу, а уж кот давно котлету съел. Нет ни муки, ни уксуса, ни котлеты. А брат приехал весёлый, не стал браниться. — Дуня, я поеду на завод насчёт железа, крышу крыть. А деньги вот, в сундук кладу. Дуня говорит: — Деньги бывают золотые и серебряные, а тут бумажки пёстрые. — Ладно, не толкуй. Брат ушёл, Дуня села у окна покрасоваться. Мимо горшечник едет: — Эй, красавица, горшков не надо ли? — Надо, только денег настоящих нет, а всё бумажки пёстрые. — Покажи! Она деньги из сундука вынула, показывает. Деньги как деньги: рублёвки, трёшницы, пятишницы. Горшечник видит — девка глупая. — Ладно, деньги мои, посуда твоя. Дунюшка посуду в избу носит, всю избу заставила. На окнах кринки, на лавках кринки, на столах, на полках…
Брат приходит, глаза вытаращил: — Дуня, это что? — Посуда. — Где взяла? — Купила. — Где деньги взяла? — Я не деньги, я твои бумажки пёстрые отдала. — Авдотья, ты меня разорила! Опять надо в город на заработки идти. И ты со мной пойдёшь. Собирайся. Саня и видит: Дуня дверь с петель снимает, тяжёлую, дубовую. — Куда ты с дверью-то? — А может, в чистом поле будем ночевать. Я без двери боюсь. Брат идёт, и Дунюшка за ним пыхтит, дверь прёт. Вечер. Темень. На перекрёстке сосна матёрая. Саня говорит: — Залезем на эту сосну, ночь пересидим на сучьях. Безопасно будет. Брат на сосну лезет, и Дунюшка за ним с дверью мостится. Расположила дверь на сучьях и легла. А давнишний горшечник домой едет мимо этой сосны. «Эх, я неладно сделал, глупую девку обманул. Надо её деньги сосчитать». С телеги слез, под сосну сел, стал считать Дунины деньги: рубль… три рубля… девять… двенадцать… Дунюшка сквозь сон слышит этот счёт. На край двери привалилась, чтобы поглядеть. Дверь перекувырнулась, Дунюшка и полетела, загремела с дверью вниз. Горшечник рявкнул со страху, пал в телегу, лошадь настегал — да домой без оглядки. Брат с сосны слез, видит — деньги лежат. — Дуня! Мои деньги! Сосчитал — все до копеечки целы. — Ну, Дуня, пойдём домой хозяйствовать. Нет нужды в город идти.
Лень да Отеть[4] (С. Писахов)
Жили-были Лень да Отеть. Про Лень все знают: кто от других слыхал, кто встречался, кто знается и дружбу ведёт. Лень — она прилипчива: в ногах путается, руки связывает, а если голову обхватит — спать повалит. Отеть Лени ленивее была. День был лёгкий, солнышко пригревало, ветерком обдувало. Лежали под яблоней Лень да Отеть. Яблоки спелые, румянятся и над самыми головами висят. Лень и говорит: — Кабы яблоко упало да мне в рот, я бы съела. Отеть говорит: — Лень, как тебе говорить-то не лень? Упали яблоки Лени и Отети в рот. Лень стала зубами двигать тихо, с передышкой, а съела всё-таки яблоко. Отеть говорит: — Лень, как тебе зубами-то двигать не лень? Надвинулась тёмная туча, молния ударила в яблоню. Загорела яблоня большим огнём. Жарко стало. Лень и говорит: — Отеть, сшевелимся от огня; как жар не будет доставать, будет только тепло доходить, мы и остановимся. Стала Лень чуть шевелить себя, далеконько сшевелилась. Отеть говорит: — Лень, как тебе себя шевелить-то не лень? Так Отеть голодом да огнём себя извела. Стали люди учиться, хоть и с леностью, а учиться. Стали работать уметь, хоть и с ленью, а работать. Меньше стали драку заводить из-за каждого куска, лоскутка. А как лень изживём — счастливо заживём.
Как поп работницу нанимал (С. Писахов)
Тебе, девка, житьё у меня будет лёхкое[5] — не столько