выступил у него на лбу, старик подхватил его, помог сесть.
— Что это со мной? — удивился Иван. — Только что был здоров…
Он облокотился на старика, и тот вывел его на улицу, усадил на лошадь. Парень вцепился в гриву коня, повис на его шее и снова впал в забытье.
* * *
Уже зачастили дожди, и стал желтеть лист на березе, когда Иван выздоровел. Старик выхаживал его больше месяца и за это время привязался к нему, как к сыну, потому все больше грустил, зная, что парню скоро уезжать. Последний вечер перед дорогой выдался теплым, без дождя, и дед с Иваном выбрались на низенькое крылечко избушки, поглядеть на огненный закат, обещающий первый заморозок. Старик курил, а парень задумчиво и грустно глядел на лес. — Теперь уж сюда не сунешься, — не то утвердил, не то спросил дед. Иван метнул в него полный отчаяния взгляд, и хотел что-то возразить. — Все мне ведомо, — остановил его старик, — потому и отговаривал тебя, от лихой беды хотел уберечь, да не сумел… Та избушка нечистая, понимаешь? Появляется она, будто из-под земли вырастает, где придется, и тот, кто в нее попадает, хворать принимается. Вот и ты в ней пролежал в забытьи… — Но я по лесу ходил, кого только не встретил! — Все тебе привиделось, парень. Очень давно, по молодости, пришлось мне в ней побывать. — Старик странно улыбнулся чему-то. — Может, так и сгинул бы, спасибо, охотник какой-то спас. — Значит, колдовство? Старик пожал плечами. — Почему же тогда председатель на станции по телефону всех лешими да кикиморами называл? Дед рассмеялся: — Лешаками он браконьеров кличет, а кикиморами — бабок, которые ягодами спекулируют. Иван расхохотался. Они еще долго сидели, говорили, старик курил, а парень, с легкой грустинкой в глазах, смотрел на далекий лес и немного жалел об ушедшем сне. Вдруг дед ткнул парня в бок локтем и весело сказал: — А Василиса-то баба ничего, сладкая! — и он озорно подмигнул Ивану.
.
.
* * *
Уже зачастили дожди, и стал желтеть лист на березе, когда Иван выздоровел. Старик выхаживал его больше месяца и за это время привязался к нему, как к сыну, потому все больше грустил, зная, что парню скоро уезжать. Последний вечер перед дорогой выдался теплым, без дождя, и дед с Иваном выбрались на низенькое крылечко избушки, поглядеть на огненный закат, обещающий первый заморозок. Старик курил, а парень задумчиво и грустно глядел на лес. — Теперь уж сюда не сунешься, — не то утвердил, не то спросил дед. Иван метнул в него полный отчаяния взгляд, и хотел что-то возразить. — Все мне ведомо, — остановил его старик, — потому и отговаривал тебя, от лихой беды хотел уберечь, да не сумел… Та избушка нечистая, понимаешь? Появляется она, будто из-под земли вырастает, где придется, и тот, кто в нее попадает, хворать принимается. Вот и ты в ней пролежал в забытьи… — Но я по лесу ходил, кого только не встретил! — Все тебе привиделось, парень. Очень давно, по молодости, пришлось мне в ней побывать. — Старик странно улыбнулся чему-то. — Может, так и сгинул бы, спасибо, охотник какой-то спас. — Значит, колдовство? Старик пожал плечами. — Почему же тогда председатель на станции по телефону всех лешими да кикиморами называл? Дед рассмеялся: — Лешаками он браконьеров кличет, а кикиморами — бабок, которые ягодами спекулируют. Иван расхохотался. Они еще долго сидели, говорили, старик курил, а парень, с легкой грустинкой в глазах, смотрел на далекий лес и немного жалел об ушедшем сне. Вдруг дед ткнул парня в бок локтем и весело сказал: — А Василиса-то баба ничего, сладкая! — и он озорно подмигнул Ивану.
.
.