Часть первая

I.

В лесу, в избушке вековой,

Средь чёрных зарослей жил кто-то,

Он был безумный и хромой,

И называл себя «Лесной»,

А кто «лесной», уж точно «кто-то».

Вставая рано – ввечеру,

Ложась позднее поздней ночи –

Под утро, он бродил в бору:

Стонал и ухал, грыз кору.

Его боялись даже очень.

* * * * *

Одним прекрасным днём, в тоске,

Слезами поливая травы,

Явился юноша в леске

С кровавой раной на виске,

Шепча:

– О, злых бесчестье, нравы!

Он рухнул на зелёный мох,

И луч, протиснувшись сквозь листья,

Смешавшись с кровью, рану ссох –

Его послал с улыбкой Бог –

Жить суждено судьбой и высью.

Лежал наш витязь удалой,

Кричали птицы – много ль надо, –

Но вот под вечер стон глухой

Был грудью выдохнут лихой

И слово, еле слышно: «Лада».

Присев, опершись на ковёр

Темнеющей поляны, очи

Свои он приоткрыл, и бор

Предстал пред взглядом, как собор

Святой и чистый, перед ночью.

– О, я в лесу! А как же смерть?

Её я принял, как родную,

Когда б пришла. Теперь, как зверь,

Я буду жить и чуять твердь

Земли…

Откуда грусть? К чему я?

И для чего я здесь лежу,

Не отдохнуть же мне хотелось?

Может, ночами я брожу

По лесу, а потом лежу,

Где захочу? Совсем нелепость!

Раз рана на моём виске

Ещё пылает от удара,

Мне кто-то наносил её

Исподтишка! Ну, ничего,

Я жив, это уже немало! –

Так молвил он, увидев то,

Что было перед юным взором,

Отметил тени от кустов,

Прибавил:

– Двинусь на восток,

Уж вечер. Ночь тут будет скоро.

* * * * *

А в это время, у окна,

В высоком тереме, в уборе

Сидела бледная княжна.

– Ну, где ты, сокол мой? – она

Неслышно повторяла. – Вскоре

Придёшь ты, верю! Без тебя

Нет жизни, только промедленье

Жестокого кошмара-сна,

Ведь я обычна лишь любя

Стук сердца твоего. О, жженье

Я в слабой чувствую груди.

Душа мне шепчет о неволе!

Ты где-то там, но ты иди!

Моя любовь его веди

Ко мне, среди всего. Мы вскоре

Увидимся, мне шепчет свет,

Что ты летишь ко мне, желая

Прижать меня к груди своей,

Ведь нет меня тебе милей.

Лети, я жду, сама сгорая!

И тут зашёл в светёлку к ней

Отец с улыбкой:

– Лада, дочка!

Пойдём со мной, встречай гостей,

Уж горница полна людей.

К нам сваты заявились!

Точка.

* * * * *

II.

Проснувшись, как всегда, Лесной

Отпил из старого ушата

И, закусив едой чудной –

Обычною своей корой,

Отправился опять «до брата».

Так говорил он каждый день,

Из дома выходя:

– «Я к брату!»

Наверно им любой был пень

Иль леса векового тень,

А может даже лось сохатый.

* * * * *

Но в отступлении своём

Вам автор скажет злую правду,

Что одинок он был в своём

Лесу, ведь мы любовь даём

Всему, а он всего лишь «брату».

Да и поймёте ль вы о чём

Он думал, оглашая воем

Лесной покой, деревьев сонм,

Тревожил их молчанье, сон?

О том, что он живёт изгоем.

* * * * *

Наутро, по пути домой,

Под деревом, увидел «некто»,

Лежит мужчина молодой

С горячей раной, знать – живой,

В поту – его, знать, «песня спета».

Черты пылавшего лица

Румянцем сильной лихорадки

Облагородили юнца,

Так явность близкого конца

Показывает, как мы «кратки».

Но не судьба ему была

Уйти с покойниками в дали…

В глазах Лесного зацвела

Частица нежного тепла

Любви, надежды и печали.

На руки, так родная мать

Не носит бережно ребёнка,

Он взял юнца и на кровать

Свою отнёс, и стал сновать –

Варить отвары, петь о пчёлках,

О лютиках, о червячках,

О том, как лес красив весною.

Артур в хороших был руках.

Я ж не сказал – Артуром звать

Юношу нашего.

* * * * *

Ты понял?

Кумиры делались всегда

Минутной чувственностью нежной,

Любовь же – лучшая среда,

Когда случается беда

Она всегда всего прилежней.

* * * * *

В один из долгих вечеров,

Что проводились у постели

Больного, разразилась слов

Несвязность, и хозяин мог

Поклясться – эти щёки рдели,

Как два огня. Ресницы вдруг

Младого витязя вздрогнули,

Затрепетали, вместо мук

И стонов, рот издал лишь звук,

Суставы пальцев разогнулись.

Вздохнула грудь, улыбки миг

Лёг на чело юнца приятно

Так, что угрюмый лесовик

Забыл, как он суров и дик.

Всё это было так занятно.

И тут вдруг сел наш удалой

Открыл глаза и вперил взоры

Туда как раз, где был Лесной,

Застыл с опущенной ногой,

Он закричал, как будто хором.

* * * * *

Оставим их в такой момент,

Знакомство личное всё ж дело.

Уйдём из чёрной чащи в свет,

Где молодая ждёт рассвет,

Где нет тоски её предела…

* * * * *

В светёлке тихо и темно,

Лишь песня девичья поётся

Тому, кто люб и чей «венок»,

Как только выйдет нужный срок.

Другому в руки отдаётся.

песня Лады:

«На пруду под окнами, на пруду

Лебедь был с лебёдушкой на виду.

Так пошто лебёдушка, наклоняя

Белую головушку, ждёт тебя.

Так пошто, лебёдушка, ты одна?

Белая головушка склонена.

На пруду есть лилии, то цветы,

Шею ей увили уж. Где же ты?

Белая лебёдушка ждёт тебя,

Без тебя любимого серая.

Белая лебёдушка не своя.

Где ты, моё солнышко? Я твоя.

На пруду под окнами тишина.

В лебедя лебёдушка влюблена.

Так пошто лебёдушка – ярок свет

Милого-любимого нет и нет.

Без тебя родимого боль моя.

Ты вернись, любимый мой, я твоя»

* * * * *

Как поминает жениха

Княжна уставшая лить слёзы,

Так я страдаю с ней в стихах,

Любви увидев горький крах,

Рыдаю сам, обняв берёзы.

Мне удалого молодца

Жаль, он не ведает о туче,

Что у невестина крыльца

Нависла – волею отца

Её другой себе получит…

* * * * *

III.

усадьба барина

– Ко мне вся дворня! Пир горой

Я закачу себе на славу!

Все знайте – скоро я с женой,

С прелестной юною княжной,

Явлюсь, обвенчанным по праву!

Вина! Настоек! Я ещё

Не стар, мне только сорок восемь!

Холоп, ты допустил просчёт!

Ты перелил! Прощаю – в счёт

Твоей оплаты это бросим.

Эй, Гришка, нам ли тосковать? –

Смеялся захмелевший барин. –

Вы все свободны! Дворня, спать!

А ты, Григорий, будешь ждать!

Вот я Вам! Пьян я, как татарин… –

И захрапевши за столом,

Всё соусом измазав, славно

Расслабившись, большим мешком,

Зарывшись в трапезу лицом,

Он сполз, всё это сделав плавно.

С насмешкой глазом поведя

По причинённому разгрому,

Григорий, прямо походя,

В охапку барина сгребя,

Понёс его в одну из комнат.

Прибрал застолье, как холоп

Порядочный и, как хозяин,

За стол уселся, руку в лоб

Уперши крепко, пил взахлёб

И выл, как волки ночью в стае.

Аришка, тихо у дверей,

В подол вымачивала слёзы –

Так пело сердце «пахарей,

Униженных за так людей»

Всё потерявших – люда прозы.

Вот наступила