Я часто вспоминаю своего дедушку.

Сейчас, спустя много лет, воспоминания о нем туманны и как бы пропущены сквозь пыльные линзы очков моего детства. Если сесть и начать копаться в голове, можно выудить совсем немного: вот он со смехом подбрасывает меня в воздух, показывая мне три пальца – тогда мне исполнилось три года, а я радостно визжу от ощущения полета; вот я старательно и криво приколачиваю гвозди, а он наблюдает, как бы я не ударил себе по пальцу, чтобы вечно тревожная мама не устроила ему серьезный разговор; вот… Таких вспышек немного, а последнее, что я помню – печальная и грустная история, которая почему-то запомнилась мне совершенно отчетливо, как будто именно благодаря ей моя память повзрослела, устроилась на работу, накопила денег и купила нормальное оборудование для записи воспоминаний.

Лето

Когда мне исполнилось девять лет, я вдруг неожиданно осознал, что моя отправка на дачу к бабушке и дедушке была нужна скорее даже не мне, как все пытались меня убедить, а моим родителям. Нет, не скажу, что мне там не нравилось, но сама мысль, что кто-то получает от моей ежегодной ссылки за город больше выгоды, чем я, ставила меня на место бизнесмена, прогадавшего в крупной рыночной игре. После осознания этого факта я понял, что могу на них давить – и перед каждой отправкой родителям приходилось сравнивать счеты в этой игре купленными игрушками и сладостями. Одной из таких игрушек оказалась светящаяся звезда на цепочке, благодаря которой ее можно было носить на груди; кардинальное отличие этой вещицы от десятков безликих пистолетов и машинок окутывало ее в вуаль тайны и оттого делало еще более похожей на своих небесных собратьев, подмигивающих с ночного неба. Я гордо носил ее на груди, снимая только на время купания, а на расспросы сверстников лишь загадочно отмалчивался, как будто и вправду был хранителем настоящего космического огня; жизнь еще не успела объяснить мне, что на самом деле моя звездочка была изготовлена в пригороде китайского фабричного городка, а таинственный свет, то мигающий, то вновь появляющийся, объяснялся отнюдь не мистической природой ее существования, а лишь дешевизной установленного внутри светодиода.

Бабушка с дедушкой жили далеко за городом – и сколько я их ни спрашивал о причинах выбора дачи на таком огромном расстоянии от компьютера, удобных тротуаров, дворов с футбольными воротами и комфортного унитаза, каждый раз получал ворчливые ответы, которые никак не хотели уложиться в моем сознании – они говорили что-то о "настоящей природе", "лесном воздухе" и, как ни странно, о "тишине". И если с первыми двумя пунктами все было вполне понятно, то к третьему у меня были большие вопросы – кому нужна эта тишина и что в ней хорошего? Тогда мне казалось, что тишина была олицетворением потерянного времени, которой нужно было старательно избегать, чтобы не состариться раньше положенного. Из этого вытекал разумный вывод: стариками становятся тогда, когда начинают прислушиваться к тишине.

Насколько мне было известно, решение поселиться в деревне они приняли после того, как переступили пенсионный порог. С тех пор их дача пустовала только в те редкие мгновения, когда они уезжали в город за покупками или чтобы повидаться с многочисленной родней. Все, что у людей ассоциируется со словом "деревня", было и тут: необъятных размеров пруд, вселявший в меня первобытный ужас своей полутораметровой глубиной, ласковое и напоминающее маму летнее солнце, изумрудная зелень, деревенские жители, удивлявшие меня своей простотой взглядов на те вещи, над которыми городские люди чаще только хмурятся, и их дети, целыми днями околачивающиеся на улице, лениво пинающие мяч, играющие в прятки на желание (загадывали всегда почему-то одно и то же – неожиданно ухватить сверстницу за задницу, а затем стремительно убежать, бешено гогоча от прилива адреналина), дерущиеся насмерть до первой крови и сооружающие самопальные убежища в местах, оставленных другими людьми по причине несовместимости с нормальной жизнью.

Хоть они и приняли меня в свой коллектив совершенно просто и без каких-либо формальностей, их компанией я почему-то не особенно дорожил и уже тогда понимал, что вместе нас всех свела не дружба, а невероятная скука, и что скучать по-одиночке было гораздо невыносимей, чем вместе. А различные ритуалы и клятвы о вечной дружбе казались мне лишь попыткой сбежать от разъедающей бездны этой всепоглощающей скуки, и я, молча согласившись с негласными правилами этой игры, вместе со всеми резал руки во время братания и клялся, что "следующим летом точно уговорю родителей привезти меня пораньше".

Тем не менее, конфликты вспыхивали, и вспыхивали довольно часто – все-таки свежий воздух и горячий молодой нрав часто, пусть и ненадолго, брали верх над нерушимой дружбой. Одним солнечным днем я, как обычно, после завтрака выбежал на улицу и увидел, что ребята играют в прятки без меня, хотя мы всегда начинали играть только после того, как все соберутся вместе. Тем не менее, я терпеливо дождался, когда партия подойдет к концу, и только после этого приблизился к запыхавшейся компании.

Ребят было шестеро: Паша, Валентин, Васька, Андрей, Саня и Санек. Последних двоих вообще-то звали Александрами, но в целях устранения неразберихи было решено называть их именно так. Помнится, поначалу между ними было соперничество за право называться именно Саней – видимо, это имя казалось ближе к их настоящему, но вскоре ребята смирились. Поодаль, на лавочке возле дома Васька чинно сидела Дашенька – его семилетняя сестра. Вася говорил, что раньше у нее была заячья губа, но потом ее вылечили, и теперь она была почти нормальная. Меня всегда удивляли ее просто-таки огромные васильковые глаза – они казались мне неподходящими для такой мелкой девчонки. Она никогда не выказывала желание принять участие в наших играх, а мы и не настаивали. Впрочем, это не мешало ей постоянно следить за нами и быть как бы негласным участником нашей компании.

– Здорово, ребята. В прятки играете?

– Да, – кивнул Паша. Паша был довольно толстым и неловким, но свои недостатки компенсировал взрывным характером. Он дышал тяжелее всех, так как в предыдущей игре ему пришлось быстро пересечь немалое расстояние – от сада бабушки Марины, в котором он прятался, до точки сбора. Все его лицо было усеяно градом тяжелых капель пота. Отдышавшись, он вдруг категорично заявил: – Ты с нами сегодня не играешь, Миша.

– Это еще почему? – удивился я.

– А потому. Ты слишком хорошо прячешься. А когда мы сдаемся, не