Теллорсон подумал: «Пока в моих жилах течёт кровь и пламенно горит сердце, я останусь человеком. Тем существом, которым был создан изначально.
Я – это Я, и мне не нужно чужого.
Я – это Я, состоящий из химикатов, говна и органики.
Я – это Я, без смесей и апгрейдов.
Сохранить себя в наше время так сложно. Поэтому Я – это Я. – Эд сжал чип с такой силой, что тот треснул, и выкинул обломки в океан. – Зачем всё это нужно, когда Бог дал человеку столько сил и энергии, чтобы совершать невероятные вещи?
Скоро очень, очень скоро, если не корпорация Бейли, то какая-нибудь другая фирма запустит производство роботов на поток и люди превратятся в ходячие калькуляторы. Поэтому в этих условиях я чувствую себя вымирающим мамонтом. Одним из последних представителей своего вида. Необходимо сохранить себя настоящего, изначального и искреннего.
Найти в себе силы испытывать жизнь, настоящие ненависть, страх, боль и любовь. Вся палитра этих чувств исчезает из жизни. Цифры показывают точно и не врут, дилемма же заключается лишь в том, что жить, вечно считая, убийственно скучно.
Редко удаётся выбраться за город. Господи, когда я в последний раз был в отпуске? А когда наслаждался сексом? Семья не нужна, космос не нужен, старики не нужны? Когда мы превратились в рабов сухой статистики? Когда мы заменили заботу, подвиг и сострадание сухими формулами и цифрами? Когда это произошло?
Современные молодые циники утверждают, что нет существа более жестокого, беспомощного и бесполезного, чем человек, но это ведь неправда. Я могу назвать сотни людей, которые помогли мне и относились ко мне хорошо. С теплотой и заботой. Но я не видел ни одной машины, которая действительно помогла бы мне в трудную минуту».
Теллорсон вытер руки и собрал вещи. Он достал старенькую Nokia ещё допотопных времён и позвонил старому знакомому, с которым очень давно хотел повидаться. После прохладного пляжного песка городской асфальт, согретый шинами машин, показался ему тёплым, ночные фонари едва освещали улицы. Он постоял некоторое время с поднятой рукой, пока наконец не остановилось такси.
– «Гильермо бар».
– Пятьдесят, брат.
Эд сел в машину и набрал номер Гильермо Порта, своего старого другана.
– Привет, это Эд, Эдди Теллорсон.
– Бонито, грачиес боне апитто, – донеслось из трубки. – Приезжай скорей, бонито, Гильермо угостит тебя в баре.
– Я уже еду, – в баре раздавался радостный хохот и голоса посетителей. – Гильермо, помнишь коктейль, который я так хотел попробовать? Ну тот, который горит. Да, пламя прямо из стакана. Я его попробую, слышишь, буду через пятнадцать минут.
Машина мчалась по мостовым мимо жилых кварталов и скверов, потом по главной дороге Нью-Йорка, пока наконец не свернула в закоулок и не остановилась под вывеской «Гильермо бар». Теллорсон зашёл в бар, оформленный в тропическом стиле. Его сотрясал радостный хохот пропойц. В основном это были латиноамериканцы и мексиканцы, отовсюду доносилась испанская тарабарщина, которую Эд никак не мог разобрать. Наконец он добрался до стойки, за которой стоял усатый латинос в мексиканской шляпе. Бармен с запёкшимся на щеках загаром радостно улыбался, наливая посетителям горячительные напитки, однако, как только он заметил Эда, радостно распростёр руки с бутылкой.
– Эд! – латинос надул толстые губы, казалось, в его глазах сейчас действительно вспыхнет огонь. – Этот человек прилетел к нам из Вашингтона. Он ни хрена не предупредил меня. Эди, мой друг! – Гильермо был душа нараспашку, возможно, это качество передаётся благодаря климату. Там, где очень жарко, живут удивительно открытые люди. Они любят со страстью, убивают в гневе, и непременно у всех на виду. В холодных широтах всё наоборот, на Аляске, говорят, очень закрытые люди. – Эди, господи! Вы не представляете, какой это человек, нас с семьёй хотели депортировать, но Эдвард помог нам, и теперь мы граждане самой свободной и прекрасной страны в мире.
– Гильермо…
– Эди, друг мой! – он долго держал текилу, произнося тост. – Знаешь, когда ты уехал, я подумал, что Вашингтон, вся эта грязь и власть, эта работа не для тебя, несерьёзно. Но ты стал очень большим человеком, Эд, очень большим . Отец гордился бы тобой! Я хочу выпить за это. За тебя и твоё будущее.
– Давай лучше за настоящее. За всё настоящее.
– О, Эди, прекрасно. За настоящее. – Он вскинул бутылку одним движением руки, через секунду в стакане оказалась жидкость, добавил что-то из другой бутылки и взял зажигалку. Стенки бара озарил взметнувшийся огонь. – Пей сразу, не то ожог останется.
Эд стал вглядывался в пламя, оно пожирало его глаза.
– Я пью за настоящее, за этот жар в моей груди, который уже никогда не погаснет. – И одним махом выпил содержимое стакана.
Они ещё долго пили у стойки. После смены в баре Гильермо пригласил Теллорсона к себе домой, где бегали дети и жена-мексиканка. Тепло и уютно как никогда. Автоматический пылесос ездил по полу и непрерывно кряхтел. «Купил эту развалюху на чёрном рынке, представляешь, чувак, пятнадцать функций, пылесосит и стирает одежду», – похвалился Гильермо.
Глядя на машину, Эд подумал, что люди могут сосуществовать с ними в мире и согласии, способны управлять ими, и так действительно удобнее. Среди афроамериканцев есть хорошие и плохие, и роботы такие же.
Теллорсон прекрасно чувствовал себя на следующее утро. Он не ощущал никаких страхов и фобий, челюсть больше не тряслась, и все зажимы прошли. Немного подташнивало после попойки, но это было даже хорошо.
– Ты очень счастливый человек, Гильермо, очень счастливый, – сказал он другу, крепко обнял его на прощание. С рюкзаком наперевес Эдвард сел в автобус, следовавший в аэропорт. Он достал смартфон и включил свой любимый джаз. Всё было очень хорошо… Очень и очень хорошо. Следующим пунктом путешествия был Лос-Анджелес.