определял ведущую роль мужчины в крестьянском дворе. Сельская община осуществляла распределение земельных наделов по «ревизским» или наличным, но неизменно мужским душам, игнорируя право на пользование землей женской части семьи.

Положение крестьянки находило свое наглядное проявление в ее семейном статусе. Главой крестьянского двора был большак — как правило, старший в семье мужчина. Он представлял интересы крестьянской семьи на сходе и самостоятельно руководил ее хозяйством. Все решения в повседневной жизни семьи большак принимал единолично. По представлению крестьян большак имел право выбранить домашних за леность, за хозяйственное упущение или безнравственные проступки. Он обходился с ними строго, повелительно, используя начальственный тон, и при необходимости прибегал к наказанию провинившихся. Если случившийся в семье конфликт выходил за ее пределы и становился предметом обсуждения сельского схода, то последний, как правило, принимал сторону отца-домохозяина.

Нравы в крестьянской семье были просты, а порой грубы и лишены излишней сентиментальности. В деревне не было принято выказывать нежные чувства по отношению друг к другу. Как правило, муж обращался к жене голосом, не терпящим возражений. Все его распоряжения жена и члены семьи выполняли беспрекословно. По мнению корреспондента Этнографического бюро семинариста В. А. Шестерикова, жителя с. Коскова Вологодской губернии, «жена подчинялась мужу вовсе не из-за уважения к нему, а из страха, чтобы не получить побоев»^{15}. Если жена оказывалась виновата перед мужем: сварила невкусный обед, не исполнила указанную работу, потратила деньги не по назначению и т. и., — она должна была просить прощения, упав ему в ноги. Муж же был вправе простить супругу или наказать ее.

Не было принято в селе, чтобы женщина встревала в разговор мужчин, перебивала мужа, что-то говорила, пока он ее об этом не спросит. Баба не имела права вмешиваться в распоряжения мужа по хозяйству. В свою очередь, мужчина не лез в домашние заботы жены, так называемые «бабьи дела». Никакой критики решений и действий мужа со стороны жены не допускалось. Правда, были случаи, когда по представлению крестьян жена имела право бранить мужа: если он разорял дом, пропивал деньги, вещи.

Муж, хотя и мог по убеждению сельских жителей совершать различные действия без оглядки на домочадцев, на практике обыкновенно советовался с женой в принятии важных решений: при значительной продаже или покупке, устройстве брака младших членов семьи и т. и.^{16}

Свое расположение к жене муж выказывал тем, что иногда, как говорили в селе, «одаривал» ее. Таким знаком внимания могли быть платок, шаль, отрез материи и прочее, купленное на базаре или у заезжего торговца. Не демонстрируя на словах супруге почета и уважения, на деле муж, как правило, заботился о ней. Так, по свидетельству из Ярославской губернии, мужья старались одеть жен по возможности лучше, порой отказывая себе во многом; при поездках куда-либо уступали место в санях или тарантасе, сами предпочитая идти пешком^{17}.

В семейной повседневности женщины относились к мужчинам с должным пиететом, как к людям, больше их знающим и понимающим. Если в обыденной жизни члены крестьянской семьи обращались друг к другу на «ты», то жены, как правило, величали своих мужей по имени и отчеству. Так, в некоторых воронежских селах, например в с. Старая Чигла, жена была просто обязана называть мужа и его братьев по имени и отчеству, тем самым выказывая свое к нему и его семье уважение^{18}. Муж жену называл только по имени: «Марья, поди-ка попои лошадей»^{19}. Дети родителей по имени и отчеству не звали, а обращались — «тятенька», «маменька». Напротив, в письмах дети всегда обращались к родителям на «вы» и по имени и отчеству^{20}.

Судьба женщины в русской деревне была изначально иной, чем мужская. И это различие проявлялось с момента появления на свет девочки, которое воспринималось как истинное несчастье. Ведь ее рождение не сулило семье земельной прирезки; единственное, что могло утешить, — это пара новых рабочих рук в хозяйстве.

Все семейное воспитание дочери было подчинено одной цели: подготовить к выполнению главного предназначения женщины — быть матерью и женой. В отличие от сыновей, родители не стремились обучить дочерей грамоте («не в солдаты идти — прясть надо»). Даже в зажиточных семьях дочерям редко давали возможность закончить школу. В лучшем случае дочь могли отдать черничкам на выучку Псалтыря, Часослова. Такое положение определялось традиционным взглядом крестьян на женское образование. Они говорили, что «бабе грамота не нужна, ее дело родить и нянчить ребят»^{21}. В глазах родителей дочь от рождения была отрезанным ломтем, ведь ее удел — замужество. «Этот товар. — говорил курский крестьянин о дочерях, — не следует долго держать, чем скорее сбыл, тем лучше»^{22}.

Социализация девочек определялась традиционными представлениями о месте и роли женщины в семье. Мать стремилась прежде всего передать дочери умение и навыки по ведению домашнего хозяйства. С детства крестьянская девочка была включена в напряженный трудовой ритм, а по мере взросления менялись и ее производственные функции. Девочек лет с пяти-шести отправляли в няньки или поручали полоть огород. Крестьянские бабы часто использовали дочерей в качестве помощниц в своих работах. Весной девочки занимались белением холстов, а с осени до весны пряли^{23}. Родители всегда давали детям только ту работу, которая им была по силам. Трудовое обучение в селе осуществлялось, выражаясь современным языком, с учетом возрастных особенностей детей. Так, крестьянскую девочку лет в одиннадцать сажали за прялку, на тринадцатом году обучали шитью и вышивке, в четырнадцать — вымачивать холсты. Одновременно учили доить коров, печь хлеб, грести сено^{24}. Одним словом, обучали всему тому, что было необходимо уметь в крестьянском быту. Трудолюбие высоко ценилось общественным мнением деревни.

Крестьянские девочки. Начало XX века

Деревенские девушки «на людях» должны были придерживаться определенных правил. Эти установления нигде не были зафиксированы, но благодаря устной традиции были хорошо известны всем местным жителям. Так, по сведениям из Волховского уезда Орловской губернии (1899 год), девушка не должна присутствовать там, где находились пьяные мужчины, ей запрещалось ходить в кабак, на сходку и т.