перекликались, пытаясь удержаться на лунной дорожке, они вдвоем плескались на мелководье. Им было хорошо, они веселились от души, брызгались водой, создавали волны, толкались и хохотали.

  Когда, нахохотавшись и наглотавшись попутно соленой воды, они выбрались раньше других на берег, отплевались, отфыркались, и сидели прижавшись друг к другу, Максим решился.

– Танечка, – сказал он, старательно отводя взгляд, – я тебя очень люблю и хочу на тебе жениться.

– Что?! – удивленно переспросила девушка, отстраняясь от него, и пытаясь заглянуть ему в лицо.

  Он неловко молчал, понимая, что вышло глупо. Таня некоторое время смотрела на него, потом обняла и ответила:

– Хорошо. Я понимаю, только я ведь завтра уезжаю. И живу я в Липецке, а ты в Ленинграде.

– Я приеду к тебе, я обязательно приеду, я тебя разыщу, и мы поженимся, – горячо и убежденно заговорил Максим.

– Я буду тебя ждать, – просто ответила Таня.

  На этом их объяснение прервалось, потому что на берег стали шумно выходить остальные накупавшиеся члены их компании.

  Потом всей гурьбой возвращались к своим домикам, они с Таней снова держались за руки. Но попрощаться им как следует не дали, ее утащили хохочущие подружки.

  На следующий день Таня привезла им на тележке завтрак, выдала Максиму двойную порцию блинчиков с клубничным джемом, и вежливо со всеми попрощалась.

– Всем приятно отдохнуть, – сказала она, с улыбкой, – А я сегодня домой. В двенадцать часов за нами приедет автобус и заодно привезет следующую стройотрядовскую смену.

  Пока все дружно гомонили, прощаясь с Таней и желая ей приятной дороги и хороших каникул, Валька стащила с Максовой тарелки один блинчик. Но он великодушно сделал вид, что ничего не заметил, и отбирать не стал. До него еще не дошел смысл сказанного Таней, и он просто блаженно улыбался, глядя на нее.

  В половине двенадцатого он уже сидел на скамейке на площади перед столовой и горестно наблюдал за подъехавшим автобусом марки "Икарус" и суетящимися вокруг людьми. Приехавшие на автобусе новенькие студентки радостно вытаскивали свои чемоданы и рюкзаки, оглядывались, перекликались и здоровались со знакомыми из отъезжающей смены. Отъезжающие, и среди них Таня, грузили свои вещи в багажное отделение автобуса. Водитель автобуса бегал среди всего этого цветника, непрерывно улыбался, помогал грузить вещи, отдавал распоряжения. В общем, чувствовал себя главным и незаменимым, как первый, (и единственный) парень на деревне. Провожать девушек пришло много отдыхающих, особенно парней. Они по парочкам с девушками отходили в сторонку, обменивались адресами и номерами телефонов. Кое-кто из девушек уже тихонько всхлипывал.

  Максим чувствовал себя чужим на этом празднике жизни. Он внезапно ощутил себя очень маленьким, очень одиноким и брошенным всеми. Он никак не мог решиться подойти к Тане, потому что после вчерашнего признания не знал, что сказать, и как себя вести. Внезапно девушка сама подошла к нему. Он продолжал сидеть, подняв голову и глядя на нее против солнца, так, что видел только темный силуэт, окруженный светящимся ореолом волос. Она сказала:

– О, вот ты где! А я думала, что ты не пришел. Ну, давай прощаться, Максюша. Ты – очень славный. Я буду скучать по тебе.

  Затем Таня быстро наклонилась и расцеловала его в обе щеки так звонко и искренне, что сердце его сначала замерло, а потом помчалось вприпрыжку. Очарованный, он не двигался, продолжая смотреть на девушку. После поцелуев Таня убежала в автобус, устроилась у открытого окна и, высунув руку, стала энергично махать ему и всем провожающим.

  И только когда автобус заурчал и медленно тронулся, Максим отлип от скамейки и, задыхаясь от горя, побежал следом. По лицу его текли слезы. Он бежал за автобусом до самых ворот и кричал:

– Та-неч-ка! Я всегда буду помнить тебя! Я приеду! Я обязательно приеду!

  Три недели спустя.

  Скорый поезд "Новороссийск – Ленинград" спешил по своему маршруту, рассекая прожектором темноту южной ночи. Время было два часа ночи, почти все пассажиры мирно спали в своих купе и плацкартах, убаюканные жарой и ритмичным покачиванием вагонов. Все возвращались из отпусков, с Юга, увозя домой красивый, но недолговечный загар, яркие впечатления, камушки и ракушки в качестве сувениров. И, конечно же, ведра и коробки дешевых и невероятно вкусных южных фруктов, закупленных по дороге на маленьких станциях, где местные жители отдавали их практически за бесценок.

  В темном купе одного из вагонов, скорчившись на нижней полке, безутешно плакал маленький мальчик. Каштановые кудряшки прилипли к вспотевшему лбу, карие глазки горестно жмурились. Проснувшаяся от его плача мама, пересела к нему на полку, обняла его и прижала к себе, пытаясь утешить.

– Что случилось? – спрашивала она с тревогой. – Плохой сон приснился? Испугался? Болит у тебя что-нибудь?

– Нет, мамочка, – всхлипывая отвечал мальчик. – Я вот подумал… Я же обещал приехать к Тане. Но я ведь вырасту, я буду уже другим. И она меня не узнает.

  Ребенок снова залился слезами. Мама подумала немного, продолжая ласково баюкать сына, прижавшегося к ней.

– Ну, вот что, – сказала она, – Конечно же узнает. Ты ведь ей скажешь, что это ты, что вы встречались в Бетте. Покажешь ей этот камушек, и она тебя узнает.

  Мама осторожно потрогала кусочек белого кварцита, который мальчик сжимал в руке.

– Да? Она поверит? – с надеждой спросил ребенок.

– Конечно, – уверенно отвечала мама.

  Она побаюкала сына еще немного, дождалась пока он заснул со счастливой улыбкой, продолжая держать в руке камушек-талисман, и, уложив его, вернулась на свою полку.

  В это время с верхней полки свесил взлохмаченную голову разбуженный шумом папа и недовольно вопросил:

– Что там у вас случилось?

– Знаешь, а Максюша наш по-настоящему влюбился, – сказала мама.

– В кого это? – оживился папа, зажигая у себя ночник.

– В ту девушку беленькую, студентку, которая в начале смены в столовой работала.

  Папа от удивления икнул.

– Что, в самом деле? – переспросил он.

  Мама задумчиво продолжила:

– А что? Ему скоро шесть, ей лет восемнадцать. Не такая уж большая разница. Ведь у него еще все впереди… Еще все возможно…

– И будут у нас внуки альбиносы, – философски заключил папа, отворачиваясь к стенке и выключая ночник.

  Через несколько минут в купе все уже снова спали. Поезд продолжал мчаться сквозь ночь, погромыхивая на стыках рельс, ритмично покачивая пассажиров, оберегая их сон.