нерешённым земельным вопросом в голодной, нищей деревне. Социальная разобщённость на фоне полуколониальной зависимости от Запада режет глаз. Как понять, что страна колонизирована? Её элита мечтает купить товар метрополии, получить образование метрополии, свалить жить в метрополию. Бестолковая и ленивая, инфицированная западопоклонничеством, она сама по себе является постоянным источником социального напряжения, настоящей бомбой под государством российским. Никто так не приближает революцию, как правящее сословие. Народ не понимает механизм деградации, но чувствует пятой точкой – «хреновато», смотрит в рот царя-батюшки: «Спаси, помазанник!» А там такое…

Государь Император всея Руси искренне считает, что Империя – это его жена, мама, дядьки, тетки, братья, камергеры, фрейлины и прочие захребетники, а всё остальное – обслуживающий персонал и прилагаемый инвентарь. В министры, военачальники, губернаторы назначаются самые безнадёжные – такие, как полководец с манией величия великий князь Николай Николаевич, не менее великий главный артиллерист страны Сергей Михайлович с балериной Кшесинской в роли ведущего консультанта по военным закупкам, престарелый Горемыкин или псих со справкой Протопопов. Дума, где тоже заседают далеко не спинозы, тихо сходит с ума от такой кадровой политики и чисто из вредности блокирует законы, исходящие от царских назначенцев. После увлекательного перекидывания «горячих картофелин» бюджетов и законопроектов, император волевым решением распускает Думу, штампуя пачками временные Указы, нужные для работы любимого правительства своей жены. Новоизбранная Дума эти Указы спускает в унитаз, и цикл повторяется. Так уже было три раза, в четвертый – не прокатит, и начнется… Как и полагается на Руси, с шутками, прибаутками, погромами, расстрелами, анархией и полным уничтожением всего ценного, что как раз стоило бы сберечь при любом катаклизме.

Кровавая революционная каша с миллионами погибших, изувеченных, эмигрировавших чёрной тучей нависает над страной, её неотвратимость сравнима с огромной волной, неумолимо накатывающей на побережье. Как мирить непримиримых? Что может сделать один человек, знающий чем это всё закончится? Стена и бездна!..

Протяжный гудок, шипение выпускаемого пара и скрип тормозов прервали размышления Распутина на самом тревожном месте.

Купаясь в паровом облаке, поезд застыл на куцей железнодорожной станции. Стоянка неизвестно сколько минут. Пассажиры, толкая друг друга, высыпали на перрон, кто с чайничком за водой, кто еду купить. Распутин прогулялся вдоль непривычно маленьких вагонов на пять окон и не спеша спустился с платформы к грунтовке. На десятом шаге с обочины выпрыгнул заяц и с треском ломанулся в кусты, где спугнул двух косуль. Вся эта банда, заметавшись, без оглядки поскакала в лес. В это же время метрах в двадцати спокойно и с достоинством дорожку переходил бобёр. «Просто зоопарк под открытым небом, – покачал головой Григорий, любуясь буйством природы в двух шагах от цивилизации. – Жаль, что нет времени погулять всласть и надо идти в тесное купе.»

Возвращаясь, Распутин задержался на перроне подольше, пока совсем не стемнело. Скрипучий, древний поезд осточертел хуже горькой редьки. Прогуливаясь среди других пассажиров, добрёл до своего вагона, остановился и прислушался – из соседнего тамбура доносилась немецкая речь. Самого говорившего, стоящего внутри, видно не было, только красный огонёк в руке курильщика порхал ярким мотыльком снаружи, временами подсвечивая его пальцы.

«Люди Николаи, – внезапно посетила неприятная мысль. – Да нет, ерунда, паранойя…»

– Простите, Карл, но вам, как моряку, в первую очередь должно претить участие в этой акции, – горячо шептал курильщик, по-дирижёрски жестикулируя между затяжками.

– Мне много что претит, дорогой Вильгельм, – раздался из глубины тамбура слегка хриплый голос, – но больше всего – вид кораблей Хохзеефлоте, удирающих от русских линкоров. Впрочем, 8я армия, бежавшая из под Митавы, тоже не вдохновляет.

– Это случайность! – тёзка кайзера жадно затянулся и огонёк в его руках снова светлячком заплясал над перроном, – просто неудачное стечение обстоятельств. Русским повезло, а нам – нет. Так бывает…

– Не знаю, как у вас, в пехоте, а на море случайностей не бывает, капитан, – скрытый в глубине тамбура Карл определенно не собирался щадить Вильгельма. – Любое нечаянное стечение обстоятельств на поверку оказывается рукотворным. Согласованные, как никогда, действия русских, их знание наших слабых мест на море и на суше говорят только об одном – о резкой активизации их разведки, о появлении нового, неизвестного нам источника информации. Наш долг – выявить этот источник и заткнуть его… Так что, лучше воздайте хвалу небесам за ту ниточку, что попала нам в руки. И вообще, что вы так раздражаетесь? Мы приглашены в группу, как эксперты по своей специальности. Всю грязную работу пусть берут на себя коновалы Гесса…

Распутин, собираясь сделать следующий шаг, застыл, как вкопанный, услышав знакомую фамилию.

– Знаете, Карл, – хмыкнул курильщик, – это тот случай, когда я сам готов идти в первых рядах. Будьте добры, покажите еще раз фотографию сирены, утопившей дивизион ваших эсминцев.

– А вы эстет, Вильгельм… Извольте… Да держите же крепче… шайсе!

Из тёмного зева тамбура выпорхнула открытка, будто её вытолкнула рука, неловко хватающая следом воздух. Изображение, показавшееся до боли знакомым, спланировало к ногам Распутина, как сухой лист. Автоматически наклонившись, Григорий поднял фотографию и подал выскочившему на свежий воздух курильщику – высокому брюнету с римским носом, кавалерийскими усами и аккуратно уложенной прической под косой пробор.

– Данке! – коротко кивнул тот, повернулся через левое плечо, как на плацу, и в два шага исчез в тамбуре, откуда послышался раздражённый шёпот собеседника:

– Чёрт возьми, Вильгельм, какой вы неловкий! Это ж вам не фотографии шансонеток из варьете!

– Я вас умоляю, Карл! Кто про это знает?…

Дальнейший диалог Распутин не слышал. На одеревеневших ногах он прошёл к своему вагону, нырнул в чрево поезда и вытер испарину, выступившую внезапно на лбу. Он вспомнил, где видел эту фотографию.

1998. Замок Фризенхаузен.

– У них действительно был налажен потрясающий семейный бизнес. Хотя лично я обмен не считаю адекватным. Если немецкий Дальберг сдавал брату собственную резидентуру, то французский, пользуясь своим положением атташе в Петербурге, кормил немцев в основном русскими агентами, оценивая их весьма дешево – один немец менялся на трех