неприятным.

— Хватит! Ты слишком много говоришь, — угрожающе произнес он, и я немного опустила взгляд, почувствовав, как сгущаются тучи над моей головой.

— Если ты еще хоть раз попытаешься испортить мои планы, клянусь, я возьму свой ремень… — он замолчал на несколько мгновений, а я даже не шелохнулась, я умела терпеть боль и давно уже не кричала, когда меня били.

— И не оставлю ни одного живого места на теле твоей горячо любимой сестрицы! — закончил свою фразу он.

Сердце в груди сжалось, я вздернула подбородок и опалила его яростным взглядом, который встретился с его насмешливым и бездушным. Я знала, он так и сделает: накажет ее вместо меня, потому что только так ему удавалось добраться до моего сердце и ранить меня, заставить ненавидеть не только его, но и себя саму.

Лиса боялась боли, боялась крови, боялась одного вида отцовского ремня. Она не умела выносить это и, если он наказывал ее, истошные и жалобные крики разносились по всей усадьбе, заставляя меня биться головой о стенку и затыкать уши от бессилия, потому что будучи запертой в собственно спальне я ничем не могла ей помочь и не могла остановить его.

Он нечасто это делал, только тогда когда считал, что я заслуживаю особого наказания, но она помнила эту боль подолгу: месяцами, а то и годами, хотя ее спину он еще не украсил такими шрамами как мою.

— Не надо трогать ее, она никогда не перечила вашей воле, отец! И я… тоже больше не стану! — сказала ему то, что он так хотел услышать. Изо всех сил старалась не показать как страшно мне от одной мысли, что он может так поступить с ней снова.

Вырвалась из мрачных воспоминаний и посмотрела на свою притихшую сестренку, конечно, об угрозах отца я ей ничего не говорила, она итак боялась его до смерти.

— Поедем на бал! — спокойно ответила я и направилась к выходу.

— Но как же я … если он отдаст тебя кому-нибудь, — голосом полным ужаса прошептала Алиса.

А я застыла на месте, не в силах даже повернуться к ней лицом, кусая губы — а я не знала, что делать тогда, не знала, как оставлю ее один на один с холодной и чужой женщиной и человеком, которого принято называть «папенькой».

— Этого не случится, я что-нибудь придумаю, ясно? Я не брошу тебя, Лисенок! — порывисто развернувшись и ухватив сестру за плечики, заглядывая ей в глаза, заставляя поверить в каждое слово.

«А как я это сделаю?» — голова заболела от расстройства.

Через полчаса нас позвали за стол ужинать.

В столовой как обычно стояла гробовая тишина.

Отец сидел во главе семейства, Милена по правую руку от него, оба молчаливые и совершенно спокойные. Алиса и я усаживались рядом, но в нашем молчании всегда было тяжелое давящее напряжение, боязнь совершить одно неверное движение и разозлить отца.

— В среду мы едем на бал! — объявил он, когда слуги принесли чай.

— Это просто замечательно! — с сарказмом заметила я.

Отец нехорошо свел брови, придирчиво изучая мое лицо.

— Завтра поедешь с матерью выбирать себе новое платье, ты должна выглядеть идеально! — сурово произнес он.

— Она нам не мать! — твердо ответила ему и прежде, чем отец ответил бы, продолжила. — Но я, конечно, поеду в город и выберу все необходимое, чтобы соответствовать своему статусу, отец! А что насчет моей прически? — снова примешав иронию в голос и тряхнув короткими прядями, выбившимися из скудно пучка на затылке, произнесла я.

Глаза главы семейства потемнели от злости, он сжал руки в кулаки, словно был готов в любую минуту сорваться с места и схватить старшую дочь за горло.

— Мы обязательно что-нибудь придумаем! Служанка Матильды, Вита, способно сотворить красавицу даже из настоящей уродины! — вставила свое предложение Милена, со снисхождением глядя на свою падчерицу.

Отец разжал кулаки и взгляд его несколько прояснился.

— Хорошая идея, так и поступим, дорогая!

Я уткнулась в чашку с зеленым чаем и не поднимала глаз, зная, сколько ненависти они могут в них сейчас разглядеть.

Милена презирала меня также сильно, как и я ее! Она никогда не заменит нам мать и еще она завидовала мне, я это знала, видела в каждом взгляде: завидовала моей молодости и красоте. Сама она уже имела седины на голове, на лице ее появлялись морщинки, волосы были тусклыми и редкими, она была ниже меня почти на полголовы и была слишком худа, потому что все время мучила себя диетами.

Я же, как и Алиса, унаследовала мамину красоту ее утонченные черты лица, ее фигуру с плавными женственными изгибами, у меня были большие выразительные глаза, густые ресницы и темные брови, чистая бархатистая кожа и здоровый румянец на щеках. Мужчины смотрели на меня, как собаки на аппетитную кость, — это правда, но я скорее согласилась бы стать уродиной, чем быть объектом вожделения.

«Что ж, видимо, мне в самом деле придется поехать на этот чертов бал!» — бросила беглый взгляд на Алиску, которая совсем побледнела: наверное, мысленно она уже прощалась со мной.

Тонкие девичьи ручки не удержали чашку, она слишком сильно нервничала в присутствии этих двоих. Фарфоровая чашка из любимого сервиза Милены полетела на пол и звонко разбилась, Алиса вскрикнула, зажмурилась и вжала голову в плечи.

— Мерзавка! Ты нарочно это сделала! — обвинительно завизжала мачеха, подскочив со своего места, и целенаправленно направилась к замершей от ужаса девушке.

Я тоже тут же подскочила со своего места, преграждая ей путь и воинственно вскинув голову.

— Куда это ты собралась? — фыркнула я, и плевать на то, что отец заставлял нас уважительно с ней общаться, — я не позволю этой твари обижать сестру.

— Она разбила чашку их сервиза моей покойной матери и должна ответить за это! — едва ли не переходя на визг, произнесла Милена.

— Какого сервиза? Вот этого? — поинтересовалась я, схватив точно такую же чашку и с наслаждением швырнув ее на пол, а потом взяла еще и блюдце с такими же красными розочками и тоже швырнула на пол со словами:

— Вот это я делаю нарочно, а она, уронила ее случайно, теперь ты видишь разницу? — я не боялась ее, я была настолько зла, что мне казалось я смогу придушить ее своими же руками.

— Довольно! — прогремел голос отца, и все затихли, только Алиса приглушенно всхлипнула.

Он встал со своего места, с грохотом уронив стул, и направился ко мне.

— Ударите, папенька? А как же бал? Я пойду на него с синяками и кровавыми ранами? А как же поход по торговым лавкам? — кажется, я окончательно потеряла инстинкт самосохранения.

Отец ударил меня по лицу, всего лишь пощечина, но щека запылала огнем, а я лишь с ненавистью смотрела на него.

— Кажется, я уже