========== Часть 1 ==========

За кулисами было шумно и пыльно. Пахло дешёвой пудрой. Приткнуться было некуда — туда-сюда сновали фокусники, люди из шоу уродов, переодетые в женщин мужчины с контрабасами. Скудное освещение скрадывало тенями грязные столы, пожелтевшие от времени плакаты на стенах — наводило лоск там, где его отродясь не было.

Чонгук придвинул к себе один из стульев, стоящих вдоль гримёрного стола. Белый костюм для выступлений обязывал внимательно присматриваться — то ли стул был благородно тёмно-деревянным, то ли в пятнах от кукурузного самогона, который пианист, старина Дженкинс, таскал в фляжке в нагрудном кармане. Чонгук провёл по сиденью ладонью и удовлетворённо сел. Ждать оставалось недолго.

— Эй, сладенький! Твоя китаёза на месте. Столик уже занят.

— О, правда…

Не успел Чонгук поднять голову, как за подбородок его цапнула приторно пахнущая рука, по щеке мазнули перья из боа, а следом в уголок рта клюнули густо напомаженные липкие губы. Он сделал вид, что смутился, а танцовщицы бурлеск-шоу — шумная скудно одетая толпа — расхохотались и увеялись переодеваться. Расположились рядом, почти не прячась за ширму. Чонгук хмыкнул, исподтишка стрельнул глазами в сторону женских тел. Новенькие были ничего так. Аппетитные. Подтянутые. И всё на этом. Он отвернулся к столику. Где-то здесь должны лежать салфетки для снятия грима — надо стереть яркий след помады.

Смущаться было не сложно. Чонгук мастерски эксплуатировал свой невинный образ, а легкомысленные профурсетки от его неловкого вида прыскали и лучились восторгом.

— Какая хорошенькая мордашка!

— Посмотри, Хелен, какие глазки! Почему круглые, а не узенькие, а?

— Детка, дождись меня после работы, и я избавлю тебя от стыдливости.

После десятка выступлений Чонгука было не смутить — ни обилием женских тел по соседству, ни отсутствием на них мало-мальски приличной одежды — часто их обряжали в одни чулки и короткие юбчонки, а соски на груди прятались под наклейками с метёлками. Смирился он и со своими ласково-настырными прозвищами «сладенький», «глазастенький» и «китайчонок». Первые дни Чонгук пытался объяснять, что он не китаец, а такой же, как и они, американец, родился и вырос в Чикаго, а родители его — корейцы, сбежавшие в Америку в поисках приключений и другой, свободной жизни. А потом махнул рукой. Китайчонок, так китайчонок. Для танцовщиц все азиаты были «узкоглазыми, желторожими чинками*, а Чонгуку за смазливую внешность достались куда приятнее прозвища.

— Ах, сладенький, что ты здесь делаешь, такой юный и хорошенький, в этом рассаднике похоти и разврата. Этот мир тебя испортит. О-о-о, вот так, глубже… — вздыхала одна из разбитных девиц, пока Чонгук трудился на ней, погружаясь в мягкое, горячее нутро. И обнимала крепче, подбрасывая точёные бёдра.

А он не вздыхал и не тужил. Ему, наоборот, нравился свободный дух закулисья со сладким ароматом женского парфюма и дешёвого табака. Ему только-только исполнилось двадцать, а жизнь кипела наваристо. Он пел — занимался любимым делом, красавицы, танцующие канкан, плавно сменялись на члене, и каждая искренне считала, что избавляет его от «невинности». Да и деньги в карманах водились, был сытый и одетый. Не то что, пару месяцев назад, когда потерявший работу на заводе отец искал её в газетных объявлениях — хоть улицы мести, хоть трубы чистить. Бесполезное занятие — поток иммигрантов из Китая заполонил рынок труда, удешевил производство, и тех денег, которые отец зарабатывал время от времени, не хватало на содержание семьи. Объявление о поиске певца в ресторан-кабаре Чонгук увидел там же, в газете. Сомневался недолго — голод, острая необходимость в вещах перед зимними месяцами толкали под руку. И петь он умел, несмотря на то, что был самоучкой. Ресторан был одним из популярных, владел им бутлегер* из итальянской диаспоры. В баре лился рекой отличный контрабандный виски, что неизменно привлекало искушённых богачей и американскую аристократию. Чонгука прослушали молниеносно, хозяин через пару строк махнул рукой с зажатой в ней сигарой, и дело было сделано — его взяли выступать. Чонгук начал своё знакомство с изнанкой красивой, бурной, богатой жизни.

Конверт с долларами оттягивал карман. Чонгук уже знал, что она заняла своё место. Конферансье недавно принёс очередную передачку. Вручил, приложив палец к губам и прошептав:

— Сегодня леди хочет тебя видеть… Подойди к ней после первой песни. — И ушёл, довольный, посвистывая. Чонгук был уверен, что за «услуги почтальона» он получал отдельно.

Любопытство шипело под кожей. Кто она? Какая она? Чонгук её никогда не видел. С освещённой сцены было видно изящную руку, очерченную высокой перчаткой, зажатый пальцами мундштук и сигаретный дым, густившийся вверх. Незнакомку привозил водитель, непосредственно перед его выступлением и увозил сразу, как оно заканчивалось. Девчонки из кабаре видели и завидовали — возил её автомобиль Форд Т, недавно вышедший с нового конвейерного производства. А ещё они говорили, что та тоже азиатка. Слухи ходили разные. То, мол, она жена мафиозника, который то ли помер, то ли пропал, то содержанка какого-то промышленника. Известно было одно — она бронировала столик каждый день, слушала пение Чонгука и уезжала. Иногда передавала ему деньги. Много денег. И отказывала в просьбах о встрече, чтобы поблагодарить.

Но сегодня любопытство Чонгука будет удовлетворено. Наконец он сможет её увидеть, спросить, почему он — тот, кому она платит? И сказать спасибо — благодаря деньгам семья смогла переехать из Рождерс-Парк в более благополучный Олбани-Парк*. А если она согласная, можно и по-другому… Лишь бы не была уродиной, — думал Чонгук.

На сцене джаз-бэнд доиграл последние лихие ноты диксиленда*. Чонгук встряхнулся, расправил на груди изящно повязанный платок.

— Китайчонок, твоя очередь! — донёсся до него крик конферансье. Он встал, переложил поудобнее конверт во внутреннем кармане пиджака и пошёл на сцену, провожаемый улюлюканьем обнажённых танцовщиц.

***

К столику Чонгук подходил с трепетом. Волнение старался спрятать, уверенно чеканил шаг вслед за конферансье и расправлял плечи. Шутка ли, пока пел на сцене, беспрестанно смотрел в её сторону. Там — скупой на освещение угол, для тех, кто хотел остаться незамеченным, тихо и молниеносно проворачивать тёмные делишки. Неизменная отставленная тонкая рука, чёрные линии перчатки за