— Ваше величество! Ах!

— Ты так нежно ахаешь. Скажи еще раз. И добавь: Сокджин!

Иноземные фейерверки вспыхивали и гасли у Чимина под веками. Всегда так бывало: сладко, тесно, жарко. И всегда обоим было мало. Вихри сворачивались в животе, костры горели под кожей. Руки Чимина зажили своей жизнью. Стиснули узкую талию, задрали рубашку, провели по горячим гладким бедрам. Государь задрожал в поцелуй, расставил их шире.

— Мне надо. Очень. Подсоби, — умоляющий стон растекся по взмокшей шее, там, куда спустился государь, лобзая. — И скажи, Сокджин. Прошу…

Кто Чимин — вошь, чтобы отказать царю. Не мешкая, развернул его на живот, выпутав обоих из пухового одеяла. Жарко было и без него, не продохнуть. Провел пальцами между смуглых половинок, где было мягко и пухло от вчерашних игрищ. Под кроватью своего часа ждал горшочек с маслом, Чимин, перегнувшись, спешно окунул туда пальцы и вернулся, тронул нежное натруженное колечко входа. Широкие плечи, с задранным на них спальным платьем, зашлись мурашками. Ноги, длинные, стройные, крепкие, раздвинулись, облегчая доступ. Пара движений там пальцами, смазать, разгладить — опытным путём выясненное действо, чтобы было глубже, приветливей, бережнее, и Чимин с тихим рыком уже внутри, сладко раздвигал, наполнял, толкался на всю длину.

— Сокджин! — замурчал он в розовое ухо, когда лег всем телом, яростно работая бедрами. Так — можно, государь стерпит, ему необходимо после тяжёлых царских будней.

— Ещё, Чимин! — куда-то в перину скомандовал царь, встречая и ахая на каждые толчки. Длинные его, черные волосы метались по медовым плечам.

— Сокджин! — высоко вскрикнул Чимин, когда почувствовал, как тот сжался на его шишке. Проморгал зарево приближающегося взрыва и потянул чужие бедра на себя, поднимая. Попирающая царское достоинство поза, но так хорош был тот на коленях, принимающий жарко, полно, гладко, от навершия и до основания. Чимин, не прекращая скользить внутри, дотронулся до растянутой вокруг ствола кожицы, потер её пальцами, ткнулся одним внутрь, раздвигая ещё больше. Государь взвыл и затолкался навстречу яро, готовый взять всё, что дают. Обхватил себя спереди, торопливо раскатываясь ладонью по длине. Чимин почувствовал, какое нутро мокрое, горячее, узкое. Как жадно сжимается, засасывая. Почуял, как ходит близко его конец, и резкое удовольствие нахлобучило его с размаху, с головы до ног, по каждой волосинке. Он со всей силы въехал вглубь, в последний раз толкнулся, выплескиваясь внутрь, и повалился на широкую спину. Низкий царский рокот подсказал ему, что он не одинок в своем освобождении.

— Услышал, наконец. Ты ещё больший упрямец. Меня «всемилостивым государем» и днем травят. Хочу хотя бы в спальне быть Сокджином, — продышавшись, негромко буркнул государь. — А будешь бегать к Наынке, высеку обоих, понял?

Чимин, распластавшийся на нем, легонько поцеловал мокрую шею. Что там Наынка, так, подразниться.

— Не детоубийца я. Сослал их на прииски. По разным местам, чтобы не встретились снова и не затеяли новый бунт, — помолчав, добавил Сокджин, и вдруг сжал собою так и не выпавший ствол.

— Я знаю, Сокджин. Я тебя знаю, — коснулся губами пушистой макушки Чимин, чувствуя, как снова наливается силой тело. Неторопливо, тягуче пихнулся по своему скользкому семени, по чужому мягкому нутру, задевая стенки головкой.

— Следующая цель — назови меня Джином. Понял? Хочу ещё услышать… — мягко проговорил Сокджин и поднял бедра, снова встречая толчки.