один за другим, перемерли, то он ввиду их заслуг назначил особые дни в году для торжественного чествования их памяти. В эти дни народ собирался на те места, где были зарыты их кости, и приносил с собою кушанья и напитки и пировал до поздней ночи; объедки и кости бросали в огонь, произнося при этом имена обоих псов: Стауры и Гауры, как бы призывая их тени с того света»^{2}. Имена столь любимых Боем псов образованы от слов стау — «став, стал» и гаукаць — «гавкать, лаять»^{3}. Попятно, что предание о двух собаках князя, любимых им настолько, что он учредил специальный погребальный культ в их честь, слившийся затем с культом умерших человеческих предков, получивших обобщенное наименование деды, явно носит достаточно поздний характер, возникший уже тогда, когда истинный смысл образов двух псов был основательно забыт. Истоки культа двух псов загробного мира являются весьма важными и весьма древними и потому будут рассмотрены далее в отдельной главе. Однако и помимо образа этих двух собак в предании встречается достаточно много элементов архаичной традиции. К их числу можно отнести соотнесение красного цвета с местом жительства князя Боя как представителя военной аристократии, восходящее еще к индоевропейским временам, а также сжигание жертвенной пищи на костре, которое вместе с упоминание имен обоих псов как бы вызывало их тени с того света. Как отмечали этнографы, на ужин хозяин дома ставил часть кушанья под стол и трижды говорил: «Стауры-Гауры, гам! Приходзице к нам!» Поскольку на остальной территории Белоруссии просто поминались деды — духи умерших предков, в определенные дни приглашавшиеся в дом на ритуальное угощение, это отклонение от общепринятого обряда нуждалось в объяснении, каковым и выступало это сказание. Нечего и говорить, что вызывание душ с того света вместе с ритуальным сжиганием пищи представляет собой явный пережиток дохристианской традиции. В полном соответствии с этим и сама легенда особо подчеркивает, что возникновение культа двух собак, равно как и время правления их хозяина, относится именно к языческой эпохе. Поскольку в восточнославянском эпосе время действия богатырей обычно приурочивается к правлению Владимира Красное Солнышко или более поздним временам, предание, называя Боя сильнейшим богатырем, особо оговаривает, что он правил еще в языческие времена, чем относит нашего князя-охотника к древнейшему поколению богатырей. В какой-то степени его можно сопоставить с былинным Святогором, если просто исходить из дошедших до нас текстов былин, не предпринимая их детального анализа, выявляющего подчас весьма архаические пласты в образе того или иного богатыря. Понятно, что это сопоставление достаточно относительное и характеризует лишь то место, которое Святогор и Бой, как представители более раннего поколения героев, занимают по отношению к богатырям киевского цикла. Объединяет их в какой-то степени и то, что дошедшие до нас фольклорные тексты крайне скупы на биографии как одного, так и другого персонажа и, в отличие от богатырей киевского цикла, не приписывают им подвигов в деле защиты родной земли. Обращает на себя внимание и то, что подобно тому, как Святогор появляется в былинах в основном в связи с Ильей Муромцем, так и в белорусском предании Бой упоминается во многом в связи с установлением культа своих собак, ставшего не совсем понятным уже в XIX в.

Обе эти собаки фигурируют и в другой легенде белорусов, посвященной уже непосредственно происхождению народа, записанной в 1820—1840-х гг. на территории белорусского Подвинья: «Когда-то еще мир только начинался, так ничего нигде не было. Везде стояла мертвая вода, а среди воды торчал то ли камень, то ли еще что. Один раз Перун как разыгрался и давай швырять стрелы в этот камень. От его стрел выскочили три искорки: белая, желтая и красная. Упали те искорки на воду; с этого вся вода замутилась, и мир замутился, как тучи. Но через некоторое время, как все просветлело, ясно стало — где вода, где земля. А чуть позже завелась и всякая жизнь — ив воде, и на земле. И леса, и травы, и звери, и рыбы, а после и человек завелся: или он пришел откуда или вырос тут. Потом он стал заводить свои человеческие порядки. Долго ли он так жил или коротко, но имел он уже свою усадьбу, имел много жен, а еще больше детей. Было ему имя Бай. А как пришел час его смерти, тогда созвал он своих сыновей и разделил все имущество. Только одного сына забыл. Тот в это время был на охоте, и с ним были любимые собаки отца Ставры и Гавры. Звали этого сына Белополь. Вскоре после смерти отца вернулся Белополь с охоты. А братья ему говорят:

— Вот отец разделил среди нас все свое имущество, а тебе он завещал своих собак и еще сказал, чтобы ты пустил их на волю: одну — в правую сторону, а вторую — в левую; сколько они земли обегут за день, так эта вся земля твоя будет.

Вот пошел Белополь и поймал двух птиц, прилетевших одна с южного моря, другая с западного. Пустил одну птицу на юг, да и говорит одной собаке:

— Бери!

Пустил вторую на запад и говорит второй:

— Хватай!

Как полетели эти птицы: одна в одну сторону, вторая в другую… Как побежали собаки за птицами, так даже земля задымилась… Как пошли те собаки, так и до сих пор не вернулись, а по их следам две реки протянулись, в одну сторону пошла Двина, в другую сторону — Днепро. Вот на этих просторах Белополь и начал селиться да заводить свои порядки. У этого Белополя от разных жен его развелись разные племена под названием белорусы. Они и теперь там ходят, земельку пашут и жито сеют»^{4}.

Данная легенда ценна тем, что прямо называет охотника, хозяина двух собак, в качестве прародителя белорусов. Имена обоих собак указывают, что перед нами один мифологический персонаж, что Бой и Белополь — одно и то же лицо. Естественно возникает вопрос, как же звали первопредка белорусов на самом деле. Поскольку в первом предании говорится лишь об одном богатыре Бое, можно предположить, что раздвоение прародителя народа на отца и сына во втором тексте произошло сравнительно недавно. Об этом говорит и само имя Белополь, перекликающееся с названием Белоруссии, которое, как известно, появляется достаточно поздно и впервые встречается в стихотворении австрийского поэта П. Зухенвирта, посвященном памяти умершего на востоке в 1360 г. рыцаря. Очевидно, фигура Белополя появилась в рассказе лишь тогда, когда самоназвание «белорусы» достаточно распространилось среди этой части восточных славян и возникла идея вывести происхождение своего народа от олицетворяющего родную страну персонажа. Бай и Белополь рисуются охотниками, и точно таким же страстным охотником