чувства, даже любовь к сыну.

Думаем все же, что художественная цельность и ценность этого произведения значительно слабее восхитивших А. С. Пушкина и В. Г. Белинского автобиографических записок Н. А. Дуровой. Слишком заметны здесь «швы» романтической условности, ощутимы натяжки сюжетных хитросплетений. Неправдоподобна, надуманна ситуация многолетнего тайного пребывания молодой жены графа (да еще и с двумя детьми!) в особняке графини Тревильской-матери. Но эти художественные «нестройности», думается, многократно искупаются реалистической полнотой характеров, точной передачей социальных состояний, типичных для русского общества первой половины XIX века.

Конечно, и З. А. Волконская и Н. А. Дурова, так веско заявившие свой талант и свою общественную значительность, воспринимались лишь как явления уникальные, феномены, которыми не следует мерить творческие возможности «слабого пола».

Однако на литературном небосклоне России 30–40-х годов вспыхивали все новые и новые, очень заметные имена, иногда замаскированные прозрачными псевдонимами. Вышли в свет две повести Е. П. Ростопчиной под общим заголовком «Очерки большого света» и подписью Ясновидящая. Стал центром притяжения общественной и литературной жизни салон поэтессы и переводчицы Каролины Павловой. Нарасхват читались номера журнала «Библиотека для чтения» с произведениями Зенеиды Р-вой. За этим псевдонимом укрылась писательница Е. А. Ган. Именно ей вскоре В. Г. Белинский посвятил многостраничную статью, где круто, как это было свойственно великому критику, пересматривал традиционные взгляды на общественную роль женщины и свои личные воззрения в том числе. Оп заявлял: «Звание писательницы пока еще контрабанда не у одних нас… Едва ли кто упустит случай, говоря о пишущей женщине, посмеяться над ограниченностью женского ума, более будто бы приноровленного для кухни, детской, шитья и вязанья, чем для мысли и творчества… Если закон оставит женщину в покое, тогда против нее действует общественное мнение. Тысячеглавое чудовище объявляет ее безнравственною и беспутною, грязнит ее благороднейшие чувства, чистейшие помыслы и стремления, возвышеннейшие мысли — грязнит их грязью своих комментариев; объявляет ее безобразною кометою, чудовищным явлением, самовольно вырвавшимся из сферы своего пола, из круга своих обязанностей, чтоб упоить свои разнузданные страсти и наслаждаться шумною и позорною известностью»^[4].

Последние слова — почти перифраз значительного отрывка повести Е. А. Ган «Суд света».

Писательница не раз с горечью отмечала в письмах друзьям: «Кто знает лучше меня все, что есть неприятного, жестокого, неестественного в положении женщины, которая становится, так сказать, на пьедестал и делает из себя цель для взоров и толков людских!»

Представленная в книге повесть «Суд света» во многом автобиографична. Здесь писательница в разгаре своего творческого успеха, растущей популярности высказала всю горечь непонятости, боль духовной неразделенности. Такова и судьба главной героини повести — генеральской жены Зенаиды, которую, видимо, не случайно писательница нарекла именем, избранным для собственного псевдонима. Как следует уже из заголовка, произведение относится к разновидности так называемых светских повестей.

В жанре светской повести у Е. А. Ган были признанные предшественники: В Ф. Одоевский с его произведениями «Невеста», «Женские слезы», «Елладий», «Княжна Мими» и «Княжна Зизи», Н. Ф. Павлов с повестями «Ятаган» и «Аукцион», М. Ю. Лермонтов с «Княжной Мери». Эти произведения, говоря об острых конфликтах времени, давали отнюдь не лестные характеристики жизни привилегированного сословия, едко обличали великосветские предрассудки, чопорность, лицемерие, бездуховность нравов, говоря словами М. Ю. Лермонтова, «ледяного, беспощадного» света. Жертвой светских пересудов становится и Зенаида Петровна Н***, повинная лишь в своей незаурядности да в доле пренебрежения светским злословием. И на нее клевещут, что называется, в свое удовольствие, чернят репутацию, придумывают по ее адресу всевозможные небылицы. Жертвой пересудов становится искренне и чисто полюбивший Зенаиду поручик Влодинский. Он ослеплен спровоцированной ревностью, жаждой мести и убивает на дуэли своего якобы соперника, оказавшегося братом Зенаиды, не совершившим ничего предосудительного. Погибла и героиня, не перенеся обрушившихся страданий. Так жестоко расправился с совершенно невинными людьми, дерзнувшими хоть немного отличаться от «светской черни» чистотой чувств, возвышенностью идеалов. Но не бойтесь этого неправедного суда, — восклицает устами своей героини писательница в заключение — «он раб сильного и губит только слабых». Находите силы противостоять притворству, фальши, инсинуациям, находите силы оставаться самими собой под гнетом обесчеловечивающих обстоятельств — таков социальный смысл трагической светской истории. Он выражает и жизненное и творческое кредо писательницы.

Примечательна композиция повести «Суд света», призванная подчеркнуть достоверность сообщаемого. Отсюда авторская ссылка на полученные «своеручные» записи главных действующих лиц, на их, так сказать, доподлинные, документально запечатленные показания, что характерно было именно для эстетики романтизма.

Не свободна эта повесть, как и другие произведения Е. А. Ган, от избытка патетики, растянутости некоторых эпизодов, романтических фразеологических штампов. Белинский писал об этом: «Главный и существенный недостаток… — это отсутствие иронии и юмора и присутствие какого-то провинциального идеализма à la Марлинский»^[5]. Но, как здесь же отмечает великий критик, важнее другое: глубина и верность психологических разработок, эмоциональная выразительность образов. Характеризуя главный пафос повестей писательницы, В. Г. Белинский находил, что он заключается «в глубокой скорби об общественном унижении женщины и в энергическом протесте против этого унижения»^[6].

Наиболее значительны повести Е. А. Ган «Суд света» и «Теофания Аббиаджио», вышедшие на переломе 30–40 годов. Разбор произведений писательницы В. Г. Белинским в 1844 году — заметное свидетельство постепенного изменения общественных взглядов на существо «женского вопроса». Если среди авторов литературных журналов в 30-е годы были единицы женских имен, в 40-е их появляются уже десятки.

Популярностью пользовались и произведения Елизаветы Васильевны Кологривовой, публиковавшейся под псевдонимом Фан-Дим. Это имя поглощено, пожалуй, наиболее плотным забвением. И не случайно — творческий вклад Е. В. Кологривовой в русскую