Помнишь, земля Смоленская...

Глава первая КУДА ВЕЗЕШЬ НАС, ЭШЕЛОН?

Воинский эшелон, в котором разместился 46-й Забайкальский пехотный полк, находился в пути вот уже три недели. Вышел он со станции Бырка, свернул на Турксиб, проследовал по маршруту Семипалатинск — Алма-Ата и двигался теперь в западном направлении, а куда именно их везли — бойцы не знали. Еще в день отправки батальонный комиссар Ехилев, заместитель командира полка по политчасти, сухощавый, с темными волосами и кавказскими чертами лица, объявил:

— Полк меняет свое расположение. Но не старайтесь допытываться у командиров, куда вы едете. Когда воинская часть по какой-либо причине куда-либо перебазируется, то не стоит проявлять излишнее любопытство. Да вы и сами должны это понимать, не маленькие.

Двери в вагонах были постоянно задвинуты, открывались только во время стоянок, когда бойцов кормили, но останавливался эшелон ненадолго, минут на двадцать, и, как правило, в местах пустынных, безлюдных. Мимо станций поезд пролетал птицей — и разглядеть-то ничего было нельзя. Так что насчет цели их пути бойцам оставалось лишь строить догадки.

А жизнь в полку шла своим чередом. Строго по расписанию, утром и вечером, проводились занятия. Командиры учили бойцов военному делу. В остальные часы бойцы отдыхали, заполняя досуг разговорами, песнями, шутками, солдатскими байками. В каждом вагоне был свой «штатный» балагур. Там, где ехал снайперский взвод лейтенанта Мутула Хониева, эту роль взял на себя ефрейтор Андрей Токарев, узколицый, с носом, чуть вогнутым, на манер седла.

В очередное воскресенье, 22 июня 1941 года, занятий не было. Бойцы после завтрака побрились, привели себя в порядок, подшили к гимнастеркам чистые подворотнички. И хотя ничего вроде в этот день не изменилось, эшелонный быт оставался прежним, настроение у всех было бодрое, веселое: все-таки — воскресенье!.. Лежа на нарах, бойцы перебрасывались шутками, то тут, то там вспыхивал смех.

— Хотите, ребята, песню послушать? — предложил Токарев и громко продекламировал:

Второй куплет он решил пропеть и затянул на одной ноте, блеющим голосом, оттягивая пальцами кожу на кадыке:

Ефрейтор Иван Марков с отчаянием крикнул с нижних нар:

— Пощади! От твоего воя уши вянут!

Токарев умолк, а ефрейтор вздохнул облегченно:

— Ну вот, слава богу… Не правда ли, братцы, такое ощущение, как будто молодой бычок перестал реветь?

Токарев надулся, сказал укоризненно, с преувеличенной обидой:

— Тебе, может, и смешно… А у меня на сердце — тоска и тревога. Ты, видно, и не любил никогда. А у меня девушка в Калмыкии осталась. Эх, молодость моя, молодость, пропадешь ты ни за грош-копейку!.. Жить ужасно нелегко, когда краля далеко!

Он шутливо бил себя в грудь ладонями, словно на бубне играл.

— И вообще, что ж это за жизнь такая, когда света белого не видишь!.. Везут нас в этих вагонах красных, куда — неведомо, зачем — неизвестно. Песню и то не дают спеть. И-эх, вагон проклятый!

Токарев стукнул могучим кулачищем по вагонной стенке, и она отозвалась дрожью. Ребята зашумели!

— Эй, угомонись! Вагон перевернешь!

— Вагон не лошадь, не свалится. Это во мне все переворачивается — от тоски и скуки! Лейтенант! — Токарев повернулся к Хониеву, который лежал напротив и читал книгу. — Да приплетемся мы наконец куда-нибудь? Ползем со скоростью черепахи… Ей-богу, со скуки подохнуть можно!

Хониев хорошо знал Андрея, они были земляки, их и в армию призвали в Элисте в один день: 14 октября 1939 года. Тогда им было по двадцать лет… Случилось так, что после окончания Хониевым курсов младших лейтенантов они с Андреем оказались в одной части и с той поры не разлучались.

Проведя ладонью по черным, жестким, курчавым, как завитая конская грива, волосам, Хониев с улыбкой проговорил:

— Не вижу, чтоб у нас в вагоне царила скука, — Он обратился к бойцам: — Или вам, ребята, все-таки скучно?

— Какое там! — загомонили красноармейцы. — Вот если бы Токарев и впрямь помер, тогда бы мы узнали, что такое скука. А с ним не соскучишься!

— Так как, Андрей? Может, согласишься пожить еще немного?

Когда лейтенант называл его не по фамилии, а по имени, Токарев начинал сиять от удовольствия, словно школьник. Он и сейчас расцвел в улыбке, но тут же погасил ее, нахмурил белесые брови:

— Сама дорога томит меня, лейтенант. И неизвестность. Постоять бы подольше на какой-нибудь солидной станции, среди людей потереться, разведать — что и как…

В это время вагон тряхнуло, и он замер. Ребята распахнули дверь — эшелон остановился у перрона большого вокзала, на фронтоне которого виднелась надпись: «Ташкент».

— Ташкент! Ур-ра! — зашумели бойцы. — Мы в Ташкенте!

А Токарев с надеждой спросил Хониева:

— Может, пришел конец нашему путешествию, а, лейтенант?

Хониев пожал плечами.

Послышался сигнал построения. Красноармейцы высыпали из вагонов на перрон, по нему с криками «Стройся!» заметались командиры батальонов, собирая своих бойцов, выстраивая их поротно и повзводно. Когда полк вытянулся на перроне, перед бойцами появился военный с двумя шпалами в петлицах — майор. Это был новый командир полка, Макар Минаевич Миронов. Он принял командование совсем недавно, когда эшелон готовился в путь, бойцы его еще не видели и с интересом присматривались к нему. Майор был среднего роста, плотный, смуглолицый. Глаза строгие, и в них глубоко запрятана тревога.

Дежурный по эшелону, скомандовав «Смирно!», отдал рапорт командиру полка. Тот выслушал дежурного, поздоровался с бойцами, разрешающе махнул рукой:

— Вольно!

Глянув на часы, которые он достал из кармана, майор подумал о чем-то, хмуря лоб, и, вскинув голову, хорошо поставленным басом проговорил:

— Товарищи красноармейцы и командиры! Через две минуты по радио будет передано важное правительственное