М. СЕМЕНОВ НА РАЗЛИВЕ

Из охотничьих странствий

В вечерних сумерках мы спускались с кручи. Местные жители дали этой круче название — «Пыхтун». Наверное, стоит немалого труда взобраться на нее. Но вниз нам спуститься легко. На ощупь нога угадывает уступы и выбоины, и поднимающийся с широкого разлива Клязьмы серый туман сразу же поглощает нас. Под горой глубокая впадина. Мы идем по неустойчивому, податливому, поросшему осокой и мхом покрову.

Мы переходим через утлый мостик и останавливаемся у довольно крутого откоса. Алексей Владимирович кладет на землю ружье, рюкзак и, подтянув голенище высоких резиновых сапог, спускается в воду. Он идет разыскивать спрятанный в кустах ботник. Трудно сказать, откуда взялось это слово. Ботник — вертлявое малоустойчивое суденышко, напоминающее пирогу, воспетую Лонгфелло. Может быть, ботник — это искаженное «ботик»?

Мои отвлеченные размышления по поводу происхождения местных речений прерывает сердитое ворчанье Алексея Владимировича. Он долго возится в кустах и никак не может найти ботник. Наконец шум смолкает, и я слышу тихие всплески весла. Длинный нос «пироги» упирается в отмель. Мы погружаем охотничье снаряжение и отплываем от тихой пристани.

Сквозь туман далеко и загадочно мерцают звезды. Усевшись на корме, Алексей Владимирович работает веслом, угадывая нужное направление по одному ему известным приметам. Откуда-то с высоты доносятся шум крыльев и неспешная птичья перекличка, напоминающая перезвон колокольчиков. Так не спеша возвращалась, наверное, когда-то по знакомой заснеженной дороге запоздалая тройка…

— Свиязи протянули, — тихо замечает Алексей Владимирович и, подняв весло, прислушивается к невидимому полету птичьей стаи.

Плавно и неторопливо течет беседа.

— Охота, она требует серьезности, — говорит Алексей Владимирович, затягиваясь папиросой. — Вы сына моего видели. Кажется, всем парень молодец, но вот охотник плохой. Прибежит с работы, схватит ружье, ягдташ и — в лес. Часа не пройдет, а он уже дома и, понятно, с пустыми руками. Наскоком-то ведь ничего не дается…

Я вспоминаю сына Алексея Владимировича, стройного, загорелого парня в голубой майке, со значком ГТО в петлице пиджака. Он работает секретарем комсомольского комитета текстильной фабрики и всегда чем-то занят. Наскоро поздоровавшись со мной и отцом, окинув быстрым взглядом разложенные на столе охотничьи припасы, он быстро проговорил: «Опять в разлив?» — и скрылся за занавеской в смежной комнате. Уже оттуда доносился его голос:

— Я бы рад с вами, да вот недосуг. Надо подобрать ребятам майки и бутсы. Конечно, сегодня не календарная встреча, но в некотором роде первая «проба пера». Нельзя нам ударить лицом в грязь…

— …Вот я и говорю, — продолжает свой рассказ Алексей Владимирович, — что охота, если ты пристрастился к ней с детства, забирает человека совсем. До войны-то я жил в Подлипках, под Москвой. Завод наш спешно эвакуировали. Из всего имущества успел я захватить пару белья и ружье. А в дороге оно пригодилось. Ехали на Урал все лесами. Осень стояла нарядная, сухая. Не вытерпел я, подпоясал патронташ и прямо из теплушки в лес. Много дичи на Урале, не то что у нас в Подмосковье. Настрелял я и рябчиков, и тетерок, даже глухарей пару взял. Догнал своих с воинским эшелоном и на два дня бригаду питанием обеспечил. Так и кормились в дороге…

Узким протоком, задевая за кусты, мы протиснулись в русло Клязьмы. Быстрое вешнее течение подхватило и закружило нас. Алексей Владимирович умолк и энергично заработал веслом. Вдали замелькали огоньки маяка, и по реке поплыл широкий протяжный гудок парохода.

— Видишь, и ночью не спят, — промолвил Алексей Владимирович. — Время сейчас такое: успеешь подхватить плоты из полоев — значит, герой, а нет — так жди до зимы да припасай машины, чтобы лес вывезти.

Мы пересекли быструю реку. И опять у борта неторопливо постукивают прибрежные кустарники, опять мирно журчит вода за кормой.

— Люблю охоту, — мечтательно говорит Алексей Владимирович, — ох, как люблю! На Урале-то тяжело нам пришлось: на новом месте завод пришлось налаживать. Однако работали ничего. И вдруг заболел я. Долго в госпитале пришлось лежать — ноги отнялись. Вернулся домой на костылях. А лето в тот год выпало — благодать… Жена, хоть и работает допоздна, а все скучает по лугам, по лесу. «Пошли бы мы, Алексей, по ягоды», — говорит мне. «Что ж, пойдем, — отвечаю я, — только, мол, ружье захвати». Доехали мы пригородным поездом до глухой станции. Жена пошла в лес, а я прилег на берегу озера. Тут как раз и стая кряковых налетела, ударил я — двух сшиб. И птицы тут поднялось видимо-невидимо. Так и лежал я в кустиках и постреливал. Вернулась жена с ягодами, видит: на озере дичь убитая плавает. «Что, — говорит, — око видит, да зуб неймет». Пошла к рыбакам, выпросила у них лодку, собрали мы уток. Когда в город вернулись, дивятся люди: идет женщина с ягодами, с ружьем и вся утками обвешана, а я на костылях сзади ковыляю…

Подул свежий ветер, рассеянный свет луны проглянул сквозь туман, и заблестела широкая гладь реки. На невысокой, но бойкой волне заиграли, замигали красные и зеленые огни бакенов…

Но вот, наконец, и избушка бакенщика. Мы открываем скрипучую, потрескавшуюся за зиму дверь, и перед нами предстает скромное жилище речного стража. Мерно тикают ходики на стене. При слабом свете каганца видим расставленные на полке фонари, сваленные в углу рыбачьи сети и укутанного с головой, безмятежно спящего бакенщика. Осторожно, стараясь не нарушить покоя хозяина, мы снимаем с себя снаряжение и укладываемся на шатких топчанах.

Тяжело вставать по утрам ранней весной, но вдвойне мучительней минуты пробуждения, когда на дворе стоит пасмурная погода. Кажется, невидимые путы сковали все твои члены, и ты не можешь поднять головы, не можешь двинуть рукой… С трудом сбрасываем мы с себя остатки сна и выглядываем из избушки. За окном серый, неприветливый рассвет. Пора отправляться к месту охоты.

Все вокруг залито водой, лишь кое-где видны небольшие островки — «гривы», как их тут называют. У одной из таких грив мы и причаливаем.

Алексей Владимирович быстро находит несколько остожьев — мест, где с осени стояли стога сена. На остожьях много старых сухих ветвей и вороха душистого сена. Вот и необходимый материал для того, чтобы построить шалаши. Мы сооружаем их в разных концах гривы, прячем наш ботник в ивняке и высаживаем около шалашей подсадных уток. Против моего шалаша Алексей Владимирович выпускает еще стайку чучел. Эти чучела он искусно вырезал из податливой, мягкой липы. На небольшой волне