двух словах по шесть ошибок. Но эти сообщения они все про любовь. То есть дикое количество детей хотят, чтобы их любили. Причем у 90 процентов этих детей точно есть мамы, но они сидят ночью в своих темных комнатах и хотят радости, эмоций, чтобы с ними разговаривали и пищали этими голосами за собачек, тормошили их и впрыскивали в них эмоции… Сейчас все у людей есть, а вот с эмоциями и радостью дикая засада.
– Жесть, – сказал Щукин.
ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ХОРОШАЯ НЕВЕСТКА – Есть такая любопытная вещь! – сказал профессор Щукин. – Обычно отношения между двумя семьями очень напряженные. Не враждебные, но такие прямо стеклянные. Ну там свекровь почти никогда не скажет: «у меня хорошая невестка», а только «у меня очень-очень хорошая невестка!» и при этом лицо такое сделает, ну вы поняли. То есть семьи не верят друг другу до конца, боятся поссориться, чтобы не испортить очень хрупких отношений, и потому ведут себя как две старушки в одном подъезде. Если одна поздоровается с другой 9 раз в день, а другая ответит только 6, то это будет уже почти ссора! Щукин замолчал и мечтательно взглянул в окно: – А эти Сидоровы… У них все не так. Как только человек к ним какой-то новый попадает, он сразу становится Сидоров, хотя бы он был Гелашвили. Как-то само собой это происходит. Они его любят, им гордятся, с ним совершенно не церемонятся, повсюду его таскают, грузят домашними заботами, ворчат на него и вообще через пять минут уже искренно не помнят, что познакомились с ним совсем недавно. Он остается Гелашвили, само собой, но уже через месяц совершенный Сидоров. А еще через месяц родители этого Гелашвили тоже Сидоровы… И тоже как-то автоматически, хотя песни, конечно, поют свои и фамилий не меняют. А тут еще какая-нибудь семья подваливает. Например, Патрикеевы. И этими Патрикеевыми тоже гордятся… И в этой тусовке быстро оказываются еще и все прочие Патрикеевы – человек так тридцать, включая их дальних племянников. И получается огромная такая тусовка Сидоровых – человек сто, двести, триста. И все заодно, и никто особо друг с другом не церемонится. Трения случаются, конечно, не вся святые, но все как-то сами собой гасятся, по закону больших коллективов. Никаких там «очень-очень хороших невесток». Это очень круто! Попробуй их обидь! Через какое-то время у них происходит разделение труда – свои семейные строители, свои юристы, свои доктора, свой дядя в ГАИ… Постепенно все переселяются в огромнейший уютный дом, который построил племянник шестого брата для невестки второго племянника восьмой сестры. У всех семей отдельные входы, но главная комната общая. Три мамы с двадцатью детьми сидят, остальные все на охоту ходят! Это дико круто, на самом деле! Круто, безопасно, уютно, вечно! Я вот тоже все думаю… может, мне в Сидоровы напроситься?
БИЛЕТ В РАЙ На соседней кафедре была доцент Чумпумпунчикова. У нее на факультетском совете случайно спросят что-нибудь невинное, например: «Вы цветы поливаете когда-нибудь? А то завяли». А она начнет: – Это я цветов не поливаю? Я? А почему вы это именно мне сказали? Нет, я просто хочу понять! Нас тут сидит шестьдесят человек, а говорят это именно мне! У меня что, какая-то особенная связь с цветами? У меня на лице написано, что я их не поливаю? Накрутится, начнет вазочки швырять. Все Чумпумпунчикову успокаивают. Обнимают ее, наливают ей чай. Она икает, отхлебывает из чашки и, наконец, успокаивается. И так как-то хорошо всем становится, спокойно. Лампа горит, голоса жужжат. А на сердце ласково, мирно, хорошо. – Странно мы, люди, как-то устроены… У меня уже примета такая – если Чумпумпучикова на совете, все пройдет прекрасно. А нет ее – все плохо. Ругаемся между собой, ехидничаем… То есть по-глобальному если разобраться, то она святая женщина! Она делает нас людьми! – говорит как-то Щукин. – Да, – говорит Воздвиженский. – Может, благодаря Чумпумпунчиковой мы все попадем когда-нибудь в рай. А она сама попадет в рай, потому что она все-таки поливала иногда цветы и нас терпела.
НОНФИКШН СВЯТОЕ ТВОРЧЕСКОЕ УЕДИНЕНИЕ Профессор Щукин сказал: – Есть такое высокое понятие – святое творческое уединение. Но, откровенно говоря, это очередной удобный симулякр, ну вроде легенды о том, что у каждого великого художника обязательно будут в жизни двадцать муз и каждую он будет любить особой неповторимой любовью с разными нравственными оттенками. – А это не так? – грустно спросил Воздвиженский. – Навряд ли. У него фокус любви изначально будет не там, а где фокус – там и пламя. Но тут о другом речь. Творческий человек не должен работать в замкнутом помещении наедине с самим собой. Личная комната – это мечта многих. Но на самом деле в личной комнате, в четырех стенах, человек только с ума сходит. Чем полные психи отличаются от тех, которых считают образцом душевного здоровья? Только тем, что у первых комната есть, а у вторых ее нету и общество других людей помогает им быть частью какого-то человеческого сообщества, а так как творческие люди притворюшки, то они очень удачно притворяются нормальными. Если бы я был бизнесмен, я открыл бы в Москве кафе для творческих людей, всяких писателей, журналистов, поэтов. Они бы приходили туда в восемь утра и уходили оттуда в восемь вечера. Их бы там даже изредка кормили. НО: им нельзя было бы болтать друг с другом. При входе они сдавали бы телефоны. Там не было бы интернета. И они могли покинуть бы это кафе, только показав охраннику четыре страницы текста. Они бы ныли: «Но у меня не было вдохновения!» – а охранник бы отвечал: «А мне по барабану! Нет четырех страниц – нет еды в тазике! Вас никто сюда не приглашал!» – И они больше не приходили бы! – Ха! – сказал Щукин. – Ломились бы! Мое кафе пользовалось бы просто дикой популярностью. Ко мне приезжали бы из всех стран. Конечно, появились бы конкуренты, но я оформил бы патент с формулировкой «идея помещения добровольного дневного пребывания, лишенного вайфая, мобильного интернета и других технических средств». – Но тебе, конечно, опять лень! – сказал доцент Воздвиженский. – Гениальная идея! Украдут же! – Да пусть крадут. Я просто генератор идей. У меня примерно сто парадоксальных идей в неделю! Я как бегаю – они все лезут, лезут! – сказал Щукин. – Если б у меня был брат, который бы воплощал мои идеи… Но брата, увы, нету, а ты, Воздвиженский, даже кредитку в банкомат вставляешь не тем концом.
ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ХОРОШАЯ НЕВЕСТКА – Есть такая любопытная вещь! – сказал профессор Щукин. – Обычно отношения между двумя семьями очень напряженные. Не враждебные, но такие прямо стеклянные. Ну там свекровь почти никогда не скажет: «у меня хорошая невестка», а только «у меня очень-очень хорошая невестка!» и при этом лицо такое сделает, ну вы поняли. То есть семьи не верят друг другу до конца, боятся поссориться, чтобы не испортить очень хрупких отношений, и потому ведут себя как две старушки в одном подъезде. Если одна поздоровается с другой 9 раз в день, а другая ответит только 6, то это будет уже почти ссора! Щукин замолчал и мечтательно взглянул в окно: – А эти Сидоровы… У них все не так. Как только человек к ним какой-то новый попадает, он сразу становится Сидоров, хотя бы он был Гелашвили. Как-то само собой это происходит. Они его любят, им гордятся, с ним совершенно не церемонятся, повсюду его таскают, грузят домашними заботами, ворчат на него и вообще через пять минут уже искренно не помнят, что познакомились с ним совсем недавно. Он остается Гелашвили, само собой, но уже через месяц совершенный Сидоров. А еще через месяц родители этого Гелашвили тоже Сидоровы… И тоже как-то автоматически, хотя песни, конечно, поют свои и фамилий не меняют. А тут еще какая-нибудь семья подваливает. Например, Патрикеевы. И этими Патрикеевыми тоже гордятся… И в этой тусовке быстро оказываются еще и все прочие Патрикеевы – человек так тридцать, включая их дальних племянников. И получается огромная такая тусовка Сидоровых – человек сто, двести, триста. И все заодно, и никто особо друг с другом не церемонится. Трения случаются, конечно, не вся святые, но все как-то сами собой гасятся, по закону больших коллективов. Никаких там «очень-очень хороших невесток». Это очень круто! Попробуй их обидь! Через какое-то время у них происходит разделение труда – свои семейные строители, свои юристы, свои доктора, свой дядя в ГАИ… Постепенно все переселяются в огромнейший уютный дом, который построил племянник шестого брата для невестки второго племянника восьмой сестры. У всех семей отдельные входы, но главная комната общая. Три мамы с двадцатью детьми сидят, остальные все на охоту ходят! Это дико круто, на самом деле! Круто, безопасно, уютно, вечно! Я вот тоже все думаю… может, мне в Сидоровы напроситься?
БИЛЕТ В РАЙ На соседней кафедре была доцент Чумпумпунчикова. У нее на факультетском совете случайно спросят что-нибудь невинное, например: «Вы цветы поливаете когда-нибудь? А то завяли». А она начнет: – Это я цветов не поливаю? Я? А почему вы это именно мне сказали? Нет, я просто хочу понять! Нас тут сидит шестьдесят человек, а говорят это именно мне! У меня что, какая-то особенная связь с цветами? У меня на лице написано, что я их не поливаю? Накрутится, начнет вазочки швырять. Все Чумпумпунчикову успокаивают. Обнимают ее, наливают ей чай. Она икает, отхлебывает из чашки и, наконец, успокаивается. И так как-то хорошо всем становится, спокойно. Лампа горит, голоса жужжат. А на сердце ласково, мирно, хорошо. – Странно мы, люди, как-то устроены… У меня уже примета такая – если Чумпумпучикова на совете, все пройдет прекрасно. А нет ее – все плохо. Ругаемся между собой, ехидничаем… То есть по-глобальному если разобраться, то она святая женщина! Она делает нас людьми! – говорит как-то Щукин. – Да, – говорит Воздвиженский. – Может, благодаря Чумпумпунчиковой мы все попадем когда-нибудь в рай. А она сама попадет в рай, потому что она все-таки поливала иногда цветы и нас терпела.
НОНФИКШН СВЯТОЕ ТВОРЧЕСКОЕ УЕДИНЕНИЕ Профессор Щукин сказал: – Есть такое высокое понятие – святое творческое уединение. Но, откровенно говоря, это очередной удобный симулякр, ну вроде легенды о том, что у каждого великого художника обязательно будут в жизни двадцать муз и каждую он будет любить особой неповторимой любовью с разными нравственными оттенками. – А это не так? – грустно спросил Воздвиженский. – Навряд ли. У него фокус любви изначально будет не там, а где фокус – там и пламя. Но тут о другом речь. Творческий человек не должен работать в замкнутом помещении наедине с самим собой. Личная комната – это мечта многих. Но на самом деле в личной комнате, в четырех стенах, человек только с ума сходит. Чем полные психи отличаются от тех, которых считают образцом душевного здоровья? Только тем, что у первых комната есть, а у вторых ее нету и общество других людей помогает им быть частью какого-то человеческого сообщества, а так как творческие люди притворюшки, то они очень удачно притворяются нормальными. Если бы я был бизнесмен, я открыл бы в Москве кафе для творческих людей, всяких писателей, журналистов, поэтов. Они бы приходили туда в восемь утра и уходили оттуда в восемь вечера. Их бы там даже изредка кормили. НО: им нельзя было бы болтать друг с другом. При входе они сдавали бы телефоны. Там не было бы интернета. И они могли покинуть бы это кафе, только показав охраннику четыре страницы текста. Они бы ныли: «Но у меня не было вдохновения!» – а охранник бы отвечал: «А мне по барабану! Нет четырех страниц – нет еды в тазике! Вас никто сюда не приглашал!» – И они больше не приходили бы! – Ха! – сказал Щукин. – Ломились бы! Мое кафе пользовалось бы просто дикой популярностью. Ко мне приезжали бы из всех стран. Конечно, появились бы конкуренты, но я оформил бы патент с формулировкой «идея помещения добровольного дневного пребывания, лишенного вайфая, мобильного интернета и других технических средств». – Но тебе, конечно, опять лень! – сказал доцент Воздвиженский. – Гениальная идея! Украдут же! – Да пусть крадут. Я просто генератор идей. У меня примерно сто парадоксальных идей в неделю! Я как бегаю – они все лезут, лезут! – сказал Щукин. – Если б у меня был брат, который бы воплощал мои идеи… Но брата, увы, нету, а ты, Воздвиженский, даже кредитку в банкомат вставляешь не тем концом.