отмахнул рукой, оповестив товарища, что тот может разогнутся в нормальное положение.

– Ты хочешь подождать его с нами?, – кинул вопрос в сторону девушки Видоплясов.

– Да, а как иначе, нас и так только трое, понимаешь ли.

– Да-да, – выдохнул в ответ парень.

– Был у родителей, Валь?, – поинтересовалась Надя перебивая неловкую паузу, – как там село наше? Стоит?

– Мама умерла, дом сгорел, несчастный случай, – холодно смотря на вечерний Киев отвечал театрал, – твой дом опустел, никого больше там не осталось.

– Эх, а я не слухом, ни духом.

– Будто бы твоей семье когда-либо было дело до своей дочери.

– Ух как грубо, Валерьян, – вставлял свои комментарии Вася, нещадно измазывая бумагу углем, стараясь передать тонкости свежего эскиза на широком формате.

– Нет, он прав, Вась. У меня и семьи не было по сути, один только папа и то, – она задумчиво глянула в пол, – и то сомнительный…

– Может этот выродок и стал причиной происходящего, – подытожил Валерьян провожая уже не первый десяток машин за окном взглядом.

Надежда не виновата во всем, Валерьян, виноват именно он…

В дверь раздался стук. Внутри комнате все замерло, только часы умеренно сообщали о пройденных секундах, вечерний ветерок из форточки дул в затылок, и в саму дверь. Не дожидаясь ответа, гость медленно открыл двери. Длинноволосый блондин, гладь лица сверкала белизной, а зеленый океан глаз устремился в молодых людей.

– Рад приветствовать, – погладив волосы молвил тот, – Мирослав.

<=To=be=continued=<

Глава 12 “Коронация”

“Молод, красив, хорош собой” – примерно такое впечатление оставлял Мирон Валентинович в начале нулевых годов, его омбре ароматного мужского одеколона, костюм, что был всегда с иголочки и всегда многообразен, явно свидетельствовал о том, что следователь был на вершине своего успеха. Вальяжная походка, каждым шагом он отвешивал жирнющий воздушный поцелуй судьбе. Недавно женатый, скоро дети, вот оно, как нужно было прожить деньки беззаботной молодости.

– Иаков значит-ся, – присел парень к подозреваемому в церковной робе, – ух ты, ну ты, – заглянув в дело, Мирон побледнел, – сколько-сколько? Двенадцать? Ну даешь дед, – собеседник молчал и следователь продолжал свой немой диалог, – вот скажи-ка мне, Иаков, что вас, или если позволишь, тебя, сподвигло к такому поступку?

– Я верю в то, что истинный Бог мертв. Старые уставы идеального мира устарели, и явление рая давно не ликвидно, – блондинистый дедок с массивным распятием у пупка, не подавал виду своей правоты или обратного.

– Ясненько, – мужчина захлопнул папку с документами, – но психических заболеваний у тебя таки не выявлено?

– А с чего бы им быть, товарищ следователь, Бог мертв, но его частички остались во всем живом на нашей земле в камне, в траве, меж лучей солнца, – протяжный и по-старчески мудрый глас Иакова, выдавал в оном человека, что не первый день рассказывает людям о своих идеях.

– Это все расчудесно, но другалек, убить двенадцать людей и сказать, что “Бог Мертв”, увы нельзя, за свои поступки нужно

отвечать и ты, поверь, ответишь.

– Мой страшный суд грядёт, и у вас нету силы судить меня.

– Так коль Господь мертв, кто судить нас-то будет?, – Валентиныч стукнул кулаком об стол, – рушится твое убеждение.

– Лучший мир неведом, я стремлюсь к познанию истинной сути потусторонней жизни, я верю в то, что если нас ждёт не рай, то точно лучший свет для лучших людей.

– Ну оправдание смерти двенадцати людей я, походу, увидел, – доставая из внутреннего кармана пиджака маленькую расческу для усов, закончил Мирон, – но тут, – он забарабанил по личному делу Иакова пальцами, – изучив твою биографию, можно выдвинуть другие предположения. Ты маньяк, Иаков, которому нет оправданий в религии.

– Пути Господни неисповедимы.

Его, таки, посадили. В то время все было веселей, на газетах сверкали яркие даты нулевых годов. Гордо напечатано "2000!" Миллениум, парад планет, новое тысячелетие, новое начало! По факту, ничего и не изменилось, но людям важна иллюзия, людям важна эпопея, хлеб и зрелища!

– Людям нужна вера!, – подытожил святой отец, прошло полтора десятка лет, на этот раз его основным обителем для служб была тюремная камера, кафедрой выступил алюминиевый стул, а молитвенником – группа рукописных, Бог знает на чем, священных текстов, чаще всего, собственного сочинения, – понимаешь, Герман?, – на этот раз мужчина уклонился в сторону новичка, – я не первый день тут сижу, и могу увидеть тебя насквозь, ощутить твою веру, и не в бога, а в самого себя.

– Я верю, и также вижу у вас то, что сами вряд ли увидите, – туманный альбион застыл, внимательно слушая диалог двух поколений, – вижу, что наша дорога сводится к одному вектору.

– Вперед.

– И только вперед, – закончил Герман, – но ваше дело, двенадцать человек?, – обычный человек бы отмахнулся от старикана, узнав темный секрет оного, но не Блохин, этот паренек внимательно сверлил взглядом собеседника, вопрошая ответ.

– Двенадцать людей свободных, ведь знаешь, сын божий, как оно говорится…

– Как можно быть свободным, когда заключен телом, – продолжил парень.

– Аминь, ведь так оно и есть. Я – Авраам, что принес детей господних, не в жертву, а к истине, к частичке свободы.

– Настолько все поэтично, что аж смешно, отче. А на воле есть кто у вас?, – рассмеявшись и подправив рукой волосы продолжал личный допрос заключенный.

– Был, сын, забрал Всевышний его у меня.

– Несчастный случай?

– Моими руками…, – Иаков посмотрел на свет из окна, – тогда я в целом и пришел к религии, да и крещен был тоже с горбом годов на спине, после того как Бог отобрал все.

– Романтично, а сына-то своего за что было?

– То не я, то бутылка греховная, страсть окаянная, но невозможно жалеть о том, что уже сделал, невозможно гадать о том, как поступишь впредь, лишь заповеди Иеговы остаются, остальное временно.

– Любили пригубить, святой отец?

– Уж очень, – в голове начиналась жуткая сейсмическая активность, при одном только упоминании тусклого прошлого, яркими вспышками перед глазами начали всплывать обрывки воспоминаний. Дождь, лужи, грязные рукава, вялая походка, дверь, дом, ребенок, бытовая мелочь, труп, – уж очень…, – руки в крови, тропинка, лес, яма, грязь, грязь, грязь. В небе сверкают молнии, постоянно разбиваясь о тучные облака, грозовые капли шатают ели и размягчают почву под ногами, каждый шаг будто по тесту, мокрый, как гадская, вшивая псина, с полными штанами болота, но как иначе, как же с телом на руках?

– Понимаю, но вы отличны от меня, я жадно пытался