прохлада: двадцать шесть в воздухе, двадцать два в воде; было непривычно тихо. Трумпетер насчитал человек десять-пятнадцать, не больше.

По расписанию сегодня был день тренировок, но в школе начались каникулы. Ребята разъехались: в лагерь, на Балтику, кто куда. Беттина, например, была в туристском лагере. Тренер мальчиковой команды по водному поло — на Платенском озере. Добрая половина десятого класса «А» отправилась на уборку не то ржи, не то пшеницы или ячменя, а может и овса, и Ханна состояла при них в качестве телохранительницы. Томас, который проходил практику на заводе железобетонных конструкций, так там и застрял, и Трумпетер терялся в догадках, что его держит — интересная работа или деньги. На мотоцикл, скажем, да мало ли на что еще. Скорее всего, держит и то и другое. Что ж, естественно.

Итак, Трумпетер, соломенный вдовец, сидя на краю бассейна, корректировал мальчиков, которые плыли по четвертой дорожке. Этой честью он обязан Клейнхансу, физруку-энтузиасту, и Беттине, конечно, — асу комбинированного плавания. Как-то раз Клейнханс сказал: «Дочь у тебя — чудо природы, и она уверяет, что, кроме тебя, ее никто не учил, вот мы и подумали…» С тех пор Трумпетер торчит здесь каждый четверг: он и судья и хронометрист, он пронзительно свистит в свой судейский свисток, охотно отзывается на «господин Трум», а то и на «господин любитель» — в общем, роль ему по душе.

Ханна возмущалась:

— Ты и без того щепка щепкой.

Затея и впрямь не слишком благоразумна, но что делать?

Двое детей да жена учительница — это как-никак обязывает.

Первым погнал мяч бек, счет уравнялся — пятьдесят девять очков, и тренер отметил это в своей знаменитой синей тетрадке. Потом в воду вошли девочки, впереди малышка Хенннг, та самая, что поцеловала его после соревнования, на котором завоевала первое место с большим преимуществом во времени; в свои семнадцать лет она не очень скупилась на поцелуи, и Трумпетер еще тогда подумал: ну и девка будет! Она, да и бек тоже, знали себе цену. По правде сказать, бассейн не закрыли на каникулы только ради них — через день тренировка. Итак, Хенниг в светло-голубом костюме кролем плывет по шестнадцатой дорожке; равномерно, как часовой механизм, погружаясь в воду, она вбирает воздух через два рывка на третий, это хорошо видно.

Вот уже второй год, как открыли бассейн, Трумпетер сам рыл для него котлован, тогда еще сынишка все приставал к нему: покажи да покажи, что это за штука экскаватор, ну он и поднял его раз-другой в кабину, тайком от начальства, конечно. Светло-зеленый кафель, светло-зеленые плитки, четыре черные полосы — границы дорожек, подсвеченная вода, стеклянная крыша в форме конуса, а под самую крышу — вышки с трамплином, бледно-жёлтые циновки, на трамплинах синтетические маты, преобладает зеленый цвет, к тому же часы без всяких финтифлюшек — целесообразное сооружение, как, впрочем, и все в этом городе. А можно и так описать: прямоугольный бассейн под трехклинным асимметричным куполом, сквозь раздвижные люки из оргстекла и ребристой стали свет падает на кафельные перпендикулярные плоскости без карнизов. К главному зданию примыкают душевые, раздевалки я прочие заведения.

Вооружась бамбуковой палкой, служитель переводил на часах большую стрелку. Малышка Хенниг в который раз финишировала на своей дорожке. Она показывает хорошее время, но бассейн в двадцать пять метров не годится для настоящей тренировки.

Трумпетер направился в душевую. Встал под душ, потолковал с вошедшим служителем о том, что бассейн пустует, подождал, покуда кожа под холодной струей не стала пупырчатой, растерся мохнатым полотенцем. Одевшись, выкурил сигарету, выпил в киоске пива. Потом зашел в магазин, купил самые большие отбивные, которые только нашлись на прилавке, и белый перец; белый перец — редкость, потому и купил, хоть и не очень любит этот сорт, он без запаха. Трумпетер пересек улицу, миновал гастроном, кивнул знакомому по Культурбунду — тот шел, судя по всему, в парикмахерскую. В почтовом ящике — газеты и открытка от Ханны, он прочел ее в лифте. Развесив полотенце и плавки, он достал отбивные и включил телевизор, переключатель стоял не на той программе, что обычно: очевидно, тут орудовал Томас; сквозь стеклянное окошечко между кухней и комнатой он видел, как дикторша энергично разевает рот, не издавая при этом ни звука. Трумпетер пожарил отбивные, нарезал хлеб. Томас не появлялся, хотя ему самое время быть дома. Один биток Трумпетер оставил на сковородке, второй принес в комнату. Переключил программу и с середины стал смотреть фильм о строительстве гидростанции в Сибири. И вот он ест отбивную, запивает ее пивом — полный порядок, а ему не по себе. Прислонив газету к пивной бутылке, он просматривает ее одним глазом, а другим глядит на экран, где какой-то самосвал сбрасывал в какую-то реку какие-то каменные глыбы, но это не развлекало его. Виды Сибири сменил репортаж из Камбоджи, с трибуны широко улыбался миниатюрный Сианук. В каком-то порту на грузовых судах гасли огни. К Белому дому направлялась студенческая демонстрация: «Долой войну во Вьетнаме». Над Ханоем сбили трехтысячный бомбардировщик. Речь президента де Голля. Убрав со стола, Трумпетер вышел на балкон. Внизу два крошечных человечка размечали колышками мостовую. От Трумпетера до них было примерно метров сорок по вертикали, но фигурки казались такими маленькими, будто находились в сорока метрах по горизонтали. Трумпетера поразило это оптическое явление еще в первые дни, когда он сюда переехал; может быть, наш глаз так устроен, что мы видим по горизонтали лучше, чем по вертикали, а может, это связано с тем, что мы живем на земле, а не в небе, и привыкли к равнинным просторам.

Интересно, как у птиц, может, наоборот? Скорей всего предметы, которые находятся под ними, кажутся им ближе и больше, чем те, что расположены с ними на одной прямой. Много на свете занятного, заключил свои размышления Трумпетер. Снова зажег сигарету. Раньше он никогда столько не курил. Вернулся в комнату, опять вышел на балкон — не находил себе места.

«Удивительно, — думал он, — как легко мы привыкаем к хорошему, просто перестаем замечать его. Раньше, когда переезжали в новый дом или новый район, всегда возникала некая дистанция, отчужденность между старыми жильцами и новыми; с въездом новеньких старожилы со своими маленькими привилегиями, интригами, симпатиями я антипатиями открыто делились на два лагеря, которые враждовали друг с другом, враждовали с новенькими и ждали, покуда они сообразят, что их прямая обязанность — встать на одну либо на другую сторону. Сейчас дома заселяли одновременно, и с иерархией жильцов было покончено.