неожиданной для меня поездки в Альпы, Паша не просто перестал коситься на меня, он принёс шутливую присягу, поклявшись отныне служить мне.
– Сергей Михалыч, ты не обижайся, я тебе очень благодарен, но теперь я служу Маленькой! – Взъерошив волосы мясистой пятернёй, Пашка нагловато ухмыльнулся.
И лукавые глаза, и курносый нос, с неизвестно откуда взявшимися среди серости зимы конопушками, да и вся его белобрысая физиономия, вместе с этой защитной ухмылкой, были очень симпатичны. Я рассмеялась и, вслед за ним, ещё раз взъерошила его волосы.
– Маленькая, я не понял, ты выразила согласие или отказала мне?
Я наклонилась, поцеловала его в щёку и заглянула в глаза.
– Теперь стало понятнее, Паша?
Лицо Паши преобразилось – взгляд на несколько секунд сделался растерянным, губы растянулись в глуповатую улыбку, обнаружив беззащитность детдомовского подростка перед лаской. Быстро овладев собой, он вновь нагловато ухмыльнулся и ткнул пальцем себе в другую щёку.
– Давай ещё вот сюда, для симметрии, а то вдруг окривею. – И испугался своей просьбы, вновь на секунду обнаружив в себе подростка.
Я поцеловала в указанное место.
– Ну вот! Теперь и не окривею, и всё понятно стало! – И пожаловавшись, что начал набирать вес, Паша стал бегать по утрам вместе с нами. Бежал всегда позади, на некотором расстоянии от нас.
В первое утро Серёжа шутливо проворчал:
– Перевербовала парня! Видишь, как службу несёт? И как теперь целоваться будем?
А потом мы улетели в Австрию, в милую деревушку под названием Лех.
Там я провела самые счастливые пять дней в моей жизни!
Неспешно начиная день, мы подолгу оставались в кровати, перешёптываясь и целуясь, занимались сексом, пока Серёжа не отправлял меня в ванную. После позднего завтрака шли кататься на лыжах, и уже на третий день Серёжа разрешил мне спуск по трассе повышенной сложности. Пресытившись катанием, мы отправлялись в спа-комплекс, а после – переодевались и шли на ужин в ресторан с «живой» музыкой, где обязательно танцевали. Часов в десять вечера, соскучившиеся друг по другу, мы возвращались в апартаменты…
Я прикусила зубами мякоть указательного пальца. «Всё это у меня было. А теперь я возвращаюсь домой! Она позвала! Позвала, и для Серёжи всё перестало иметь цену. Она позвала, и ровно в этот самый миг, ровно с того самого места, где застал его звонок, он сорвался на её зов!»
Ремень безопасности я, оказывается, не расстёгивала, как застегнула в Шереметьево, так и прилетела в Алма-Ату, ни разу о нём не вспомнив. Самолёт резко сбрасывал высоту, я откинулась головой на спинку кресла и закрыла глаза. Шасси мягко коснулись земли, самолёт слегка подпрыгнул и уверенно покатился по посадочной полосе. Блудную дочь родная земля встречала ласково. Костя меня не узнал. Из Шереметьево, под влиянием какой-то дурости, я отослала ему сообщение: «Привет! Буду в Алма-Ате семнадцатого рано утром, рейс N. Если сможешь встретить, буду рада». Я усмехнулась собственному лицемерию: «дурость» – это мой страх остаться одной, я опять одна и наедине со всем миром. Я увидела Костю, как только вышла из зала прилёта. Он скользнул по мне взглядом и поверх моей головы стал блуждать глазами по пассажирам. Я подошла. – Костя, здравствуй! Он молчал несколько секунд, видимо, сличая образ из памяти с тем, что видел перед собой. И, видимо, для надёжности спросил: – Лида? Прошло ещё несколько секунд прежде, чем он обрёл способность говорить: – Лида, ты?! Даже не знаю, что сказать! – Скажи: «Здравствуй!» – Ох! Здравствуй, Лида! – Берясь за лямку моего рюкзака, он наклонился и поцеловал меня в щёку. – Ты… одна? Я кивнула. Ухватив за руку, он потащил меня на выход.
Я прикусила зубами мякоть указательного пальца. «Всё это у меня было. А теперь я возвращаюсь домой! Она позвала! Позвала, и для Серёжи всё перестало иметь цену. Она позвала, и ровно в этот самый миг, ровно с того самого места, где застал его звонок, он сорвался на её зов!»
Ремень безопасности я, оказывается, не расстёгивала, как застегнула в Шереметьево, так и прилетела в Алма-Ату, ни разу о нём не вспомнив. Самолёт резко сбрасывал высоту, я откинулась головой на спинку кресла и закрыла глаза. Шасси мягко коснулись земли, самолёт слегка подпрыгнул и уверенно покатился по посадочной полосе. Блудную дочь родная земля встречала ласково. Костя меня не узнал. Из Шереметьево, под влиянием какой-то дурости, я отослала ему сообщение: «Привет! Буду в Алма-Ате семнадцатого рано утром, рейс N. Если сможешь встретить, буду рада». Я усмехнулась собственному лицемерию: «дурость» – это мой страх остаться одной, я опять одна и наедине со всем миром. Я увидела Костю, как только вышла из зала прилёта. Он скользнул по мне взглядом и поверх моей головы стал блуждать глазами по пассажирам. Я подошла. – Костя, здравствуй! Он молчал несколько секунд, видимо, сличая образ из памяти с тем, что видел перед собой. И, видимо, для надёжности спросил: – Лида? Прошло ещё несколько секунд прежде, чем он обрёл способность говорить: – Лида, ты?! Даже не знаю, что сказать! – Скажи: «Здравствуй!» – Ох! Здравствуй, Лида! – Берясь за лямку моего рюкзака, он наклонился и поцеловал меня в щёку. – Ты… одна? Я кивнула. Ухватив за руку, он потащил меня на выход.