Том второй Замок скрестившихся судеб

Замок скрестившихся судеб

Замок

^{В оформлении сборника рассказов использованы изображения всех версий классических карт Таро Висконти-Сфорца}

⠀⠀ ⠀⠀

Замок в чаще леса служил пристанищем для всех, кого в пути застигла ночь: для рыцарей и дам, кортежей коронованных особ и пеших путников.

Преодолев подъемный мост, я спешился посреди темного двора, и лошадь мою приняли безмолвные конюшие. Я обессилел и едва держался на ногах: в лесу мне выпали такие испытания и встречи, зрелища и поединки, что никак не удавалось овладеть собой, собраться с мыслями.

Взойдя по лестнице, попал я в зал — высокий и просторный, где множество людей — они, конечно, тоже оказались здесь случайно, до меня проехав по лесным дорогам, — ужинали при свечах.

Оглядевшись, я проникся странным ощущением, точней, двумя различными, сливавшимися в зыбком от смятения и усталости сознании. Казалось, предо мной богатый двор, какого ожидать нельзя было в такой глуши — не только из-за ценной мебели, резной посуды, нет, о том свидетельствовал и царивший среди сотрапезников, которые все оказались хороши собою и одеты элегантно и изысканно, спокойный и вольготный дух. Но в то же время было ощущение случайности и беспорядка, чтобы не сказать — какой-то фамильярности, как будто это не господское жилище, а заезжий дом, где незнакомые между собою люди, неравные по положению, из разных мест, по воле случая проводят вместе одну ночь, и каждый в этом вынужденном сосуществовании чувствует, что может не придерживаться в полной мере правил, бытующих в его среде, и, как смиряются с какими-нибудь неудобствами, снисходит к слишком вольным, непривычным для себя обычаям. На самом деле эти два таких различных впечатления вполне могли бы относиться к одному объекту: возможно, замок, много лет служивший местом кратковременного отдыха, понемногу приходя в упадок, стал в конце концов заезжим домом, а его владельцы опустились до держателей таверны, хоть по-прежнему вели себя как благородные гостеприимные хозяева; таверна же, какие часто строят подле замков, чтобы было где поднять бокал-другой солдатам и конюшим, вторглась — так как замок был давно покинут — в благородные, печатью времени отмеченные залы, разместив там свои скамьи и бочонки, и великолепие обстановки залов вкупе с чередою достославных постояльцев придало этой таверне неожиданное благородство, вскружив головы ее хозяевам, которые в конце концов себя вообразили повелителями при блистательном дворе.

Но, по правде говоря, такие мысли занимали меня лишь мгновенье, их заглушили облегчение от сознания, что я не только уцелел, но и попал в такое изысканное общество, и жажда поскорее вступить в беседу, обменяться впечатлениями о пережитом с проделавшими тот же путь. По приглашению не то владельца замка, не то хозяина таверны я занял последнее свободное место у стола, где, однако же, — в отличие от того, как происходит и в тавернах, и при дворах, — никто не говорил ни слова. Если кто-то из гостей намеревался попросить соседа передать ему, к примеру, соль или имбирь, он делал это жестом, жестами же обращался к слугам с просьбой отрезать ломтик пирога с фазаном или налить полпинты хереса.

Дабы размять, как полагал я, скованный усталостью язык, — я хотел воскликнуть что-нибудь такое, вроде: «Ваше здоровье!», «Приятного аппетита», «Каким же ветром?..» — но из уст моих не вырвалось ни звука. Постукивание ложек, звон бокалов и тарелок убеждали меня в том, что я не глух, и оставалось лишь предположить, что стал я нем. Мне подтвердили это сотрапезники, также со смиренным видом безмолвно шевелившие губами: стало ясно, что проезд по лесу стоил всем нам дара речи.

Закончив ужин в тишине, которую не сделали непринужденнее причмокивание губ, отхлебывававших вино, и звук жевавших челюстей, мы все сидели, глядя друг на друга и упорно думая, как поделиться многочисленными испытаниями, о которых мог бы рассказать любой из нас. И тут на стол, откуда только что убрали грязную посуду, предполагаемый владелец замка положил колоду карт таро^[1] — покрупнее тех, что используются при игре или при ворожбе цыганками, но с похожими фигурами, выписанными такими лаками, какими пишут драгоценнейшие из миниатюр. Короли и дамы, рыцари и пажи были разодетые роскошно, как на царский праздник, молодые люди, все карты Старшего Аркана выглядели гобеленами придворного театра, Чаши, Мечи, Посохи, Динарии сверкали как эмблемы на гербах с картушами и фризами.

Мы принялись раскладывать карты вверх фигурами, будто желая научиться безошибочно их узнавать, дабы не путать при игре иль верно толковать, гадая. Но не похоже было, чтобы кто-нибудь желал начать игру, тем более заняться прорицанием грядущего, — казалось нам, что мы его лишились, остановлены на полпути, которому не суждено продолжиться. В этих таро мы видели нечто иное, не позволявшее нам отвести глаза от позолоченных частиц этой мозаики.

Один из сотрапезников придвинул к себе россыпь карт, освободив почти весь стол, но не стал ни собирать в колоду их, ни тасовать, а положил перед собой. Мы все заметили, как схож он с тем, кто на одной из них изображен, и показалось нам, что этой картой обозначил он себя и собирается нам рассказать свою историю.

Повесть о том, как была наказана неблагодарность

Представляясь картой, где изображен был Рыцарь Чаш — белокурый и розоволицый юноша, который щеголял расшитым солнцами плащом, держа в протянутой руке предмет, похожий на дары волхвов, — наш сотрапезник, вероятно, хотел поведать о своей зажиточности, тяге к роскоши и расточительности и одновременно — судя по тому, что рыцарь восседал верхом, — о жажде приключений, хоть и движим он — решил я, глядя на все эти вышивки, которыми была украшена попона скакуна, — скорее желанием покрасоваться, нежели призванием к рыцарству.

Красавец жестом призвал нас ко вниманию и начал безмолвный свой рассказ с выкладывания в ряд на стол трех карт: Короля Динариев, Десятки той же масти и Девятки Посохов. Печальным видом, с