влюбиться ли? Нет, он слишком давно с ней знаком, чтобы начинать роман.

Тренина направляется к нему. Он с удовольствием отмечает ее слегка небрежную, то ли кокетливую, то ли вызывающую походку. Черт! Где все это было раньше?

— Что с тобой, Юра? Ты сегодня сам не свой.

— А ты своя? Озираешься по сторонам. Ксюша пришла?

— Потому и озираюсь. — Она садится рядом. — Похоже, ты сильно ее обидел.

— Да в том-то и дело, Лариса, что я вовсе не обижал твою Монтсеррат Кабалье! Разве что из Принцессы превратил ее в Карабаса? Так только потому, что смотреть не мог на эту… Как ее?

— Надю.

— Да, Надю. Уж прости, она вообще никакая. И роль Принцессы тоже никакая — одна ария и полторы фразы в финале, а роль Карабаса характерная! Такая роль — мечта для любого актера…

— Но не для девочки десяти лет, Юра…

— Твоя девочка мне все нервы вымотала! То она боится крыс — и я оборудую ей подвальную комнату, провожу свет, сажаю несчастного кота, ставлю зеркало! Заметь, одно зеркало — на всех, а другое — у Ксюши в подвале! Она, видите ли, хочет выйти на поклоны без грима — пожалуйста! И после всего я хожу, как дурак, и думаю — чем Ксюшу обидел?! А вдруг я забыл открыть подвальную дверь и бедненькая Ксюша сидит взаперти? Бросаюсь туда как сумасшедший! Ничего. Дверь открыта. Борода и усы лежат на столе. Ксюши нет. — Закончив тираду, Соболев залпом допивает остывший чай.

— Успокойся, Юра. — Она кладет ему на запястье свою холодную руку, и он про себя отмечает, что ногти у Трениной накрашены не в тон платью. — Скажи, ты действительно разрешил ей выходить на поклоны без грима?

— Если бы она захотела отрезать мне голову, я бы ей тоже разрешил!

— Странно. А Ленка утверждает обратное. — Лариса, взмахнув пушистыми ресницами, долго смотрит ему в глаза.

— Я не сказал «нет». — Юра переводит взгляд с Ларисы на пустой стакан. — Я промолчал, а молчание — знак согласия, — говорит он. — Дрянная девка твоя Ксюша! Мне нет больше до нее дела! Если она дуется на весь мир, то я тут ни при чем! Неужели стоит из-за нее портить вечер?

— Пойдем к озеру, — предлагает Лариса, и в ее взгляде появляется что-то новое, но ему все равно, что у нее во взгляде.

— Я устал.

— Иди спать. — Она опускает свои пушистые ресницы.

— Иду. — Он медленно ковыляет к выходу. Она не смотрит ему вслед.

Он спал очень долго, ему снилась тысяча снов. Его трижды будили — ночью распелся сверчок под соседней кроватью, утром солнце заглянуло в окно и вот теперь… Он сначала не понял и вскочил машинально. Стучали в дверь.

— Юра, открой! — В голосе Ларисы звучали плаксивые нотки.

— Что случилось? — Он даже не успел натянуть штаны и стоял перед ней в одних плавках.

— Ее нигде нет! — Она села к столу и схватилась за голову.

— Кого? — Юра еще не проснулся и по-прежнему стоял у двери.

— Ксюши. Понимаешь? Она не ночевала у себя в коттедже. Похоже, она даже не переоделась — костюма Карабаса там нет.

— Значит, она ночевала в другом месте. — Соболев натянул наконец штаны.

— Твоему спокойствию можно позавидовать. Если бы даже она ночевала не в своем коттедже, на завтрак все равно бы пришла. — Тренина опустила голову и достала из кармана сигареты. Сегодня она была одета незатейливо — в спортивных штанах и белой футболке.

— А что, завтрак уже был? — Юра искренне удивился.

— Здрасьте! Обед скоро!

«Как хорошо, что она не истеричка! — отметил про себя Соболев. — Галка Буслаева в такой ситуации весь лагерь вывернула бы наизнанку!»

— Подожди, Лариса, а ты девчонок расспрашивала? Кто-нибудь видел ее после спектакля?

— В том-то и дело, что нет. — Тренина закурила.

— А домой она не могла слинять, твоя Ксюша? — Соболев включил электрочайник и принялся заправлять постель.

— Ленка говорит, что вроде бы Ксюша собиралась на выходные к маме, но она бы меня предупредила. И потом не в костюме же Карабаса она уехала?

— А что? Одежка приличная.

— Юрка, не шути! Тут что-то не то! — Лариса нервно забарабанила пальцами по столу, и он отметил, что лак на ногтях уже начал облезать.

После столь длительного сна голова у Соболева была тяжелая, как с похмелья, и ему стоило немалых усилий напрячь мозги.

— Спектакль закончился без пятнадцати десять — я смотрел на часы. Последний автобус в город уходит ровно в десять. До остановки бежать минут двадцать…

— Вот видишь — ерунда получается.

— И совсем не ерунда! Ксюша уходила со сцены за пятнадцать минут до финала — мы специально с ней засекали. Значит, в половине десятого. И тогда она вполне успевала на автобус. Вот, правда, на переодевание у нее совсем времени не было. Но она девочка экстравагантная, могла уехать и в костюме семнадцатого века. Тебе кофе? — Он достал из тумбочки кружки.

— Мне все равно. — Теперь Лариса нервно постукивала ногой.

— Да брось ты расстраиваться! — Он погладил ее по плечу. — В понедельник вернется. Позвони ее матери, чтобы успокоиться. Телефон есть?

— Есть. И домашний, и рабочий. — Она отхлебнула кофе и поморщилась. — Горячо!

— Язык обожгла? Бедненькая! — Он снова погладил ее, это была своего рода благодарность за то, что Лариса не устраивает истерик.

Она бросилась к нему в объятия и разревелась.

— Что ты? Что ты? — гладил он ее по спине. — Так сильно обожглась?

— Юрка, чувствует мое сердце — с ней что-то случилось!

— Да, — подтвердил он, — что-то не то. Пойдем-ка позвоним.

Они не стали пить кофе, а бросились к дому начальника лагеря и сели на телефон. На работу звонить не стали, потому что суббота, домашний — не отвечал.

— Может, на даче? — предположил Юра. Лариса пожала плечами, она не верила, что Ксюша уехала домой. — Может, Галке позвоним? — Соболев не знал, что делать. Если Ксюша с мамой на даче, то Галка чем поможет? — Давай подождем до понедельника.

Они распрощались в полночь. Он пожелал Ларисе «спокойной ночи», она ему «сладких снов».

А ранним воскресным утром с первым автобусом из города прибыл высокий мужчина средних лет в простых белых брюках, зеленой тенниске и с оранжевым чемоданом в руке. Под стать чемодану была копна вьющихся рыжих волос. Лицом он напоминал ламу или верблюда, правда, эти вьючные парнокопытные не обладали такими обворожительными зелеными глазами.

Мужчина бодрым шагом направился в бывший лагерь профтехобразования «Восход» и, разглядывая по пути дачные домики, сосновый лесок и плывущее над озером солнце, вспоминал холодный месяц июнь, песни под гитару, костры до утра… Прошло десять лет, а кажется, все пятьдесят, хотя здесь, у озера, все было будто вчера…

Он не стал стучать ни в окно, ни в дверь.