за которым может быть только следующий акт…, но, если его не будет, будет нечто иное, но это «иное» – это нечто недоступное для мышления.
Отсюда все рубежи, все, переставшее быть мыслью, – это не рубеж мысли, это не ее реализация, не ее какой-то окончательный итог, а это ее остывание в чем-то другом, в чем-то, с чем мысль взаимодействует и что может быть причиной формализации мысли в нечто странное, но что это на самом деле?15 И тут вопрос открыт так же, как и вопрос о том, а что есть тогда мысль как происходящее? Что есть тогда мышление вообще? Если уловить и обездвижить его невозможно?
И мышление всегда текуче, но и остывшая после мысль тоже присутствует там, где нет никакой остановки, также, как нет остановки в мышлении, и такое присутствие, такая непонятность – это нечто удивительное. И тут может быть мысль о том, что это «происходящее вне мысли» тоже тотальная неизвестность, и его текучесть – это, возможно, не его свойство, а свойство разума, который существует именно в состоянии вот такой текучести, а что на самом деле – это происходящее в его последнем значении?
И такое состояние неопределенности – это какое-то проклятие, но это также и нечто другое. Итак, на самом деле можно точно установить только «наличие тотальной неизвестности»16, и такая тотальная неопределенность – это возможность для любого акта мысли, для любой конструкции, и такая неопределенность она бесконечна, как и бесконечно приложение17 мысли. И проклятие мышления – это любая попытка утверждать, что акт мысли может дать последний ответ на эту неопределенность, то есть это одновременное отрицание возможности присутствия акта мысли.
Отсюда любая «абсолютная объективизация конструкции» приводит к тому, что в итоге возникает какая-то схоластика18, то есть подмена акта мысли каким-то конструктом19. И сам конструкт выдается за мысль или даже за нечто, что больше мысли, хотя на самом деле действует только акт, а конструкции – это то, что остается после акта20. И тут может возникать какая-то «только мысль», что нет необходимости прямого участия в происходящем, так как есть какие-то закономерности (конструкции), которые и сами будут действовать. Но на самом деле все это остывшее после-мыслие – это только то, что осталось после акта, и теперь выдаваемое в качестве конструкта того, что есть больше, чем мысль. Конечно, это после-мыслие – это значительность, но это не чистая мысль, а для «реализации тут» нужно принимать в таком участие. Но что есть «это тут без мысли» или «до мысли», или даже «какое-то вне мысли», о чем мысль не просто не знает, а о чем она знать, возможно, не может? Что это «все»? Опять какая-то тотальная неизвестность…
Всем предположительно известны собственные мысли, те, что наличествуют в приватном мышлении, но сложно себе представить наличие чего-то другого, того, что можно схватить, получить…, чего-то совершенно неизвестного… – Допустим, обойдя всю обыденность, что можно обнаружить? Все разное увиденное будет схожим, одинаковым, то есть ничего особо нового или поразительного – похожие цвета, формы, запахи… Какие-то пейзажи, нечто, и такое, конечно же, может какое-то время удивлять, но что затем? И вот тут может возникнуть мысль о различии между видимым и другим, чем-то другим21. Мысли, связанные с выживанием, проживанием, продолжением, охотой, производством – это все нужное, но затем однообразное, а значит, и неинтересное. Такое в какой-то момент становится бессмысленным и хочется чего-то другого, чего-то неизведанного, того, что может увлечь и увести туда, туда откуда родом тот, для кого быть – значит быть мышлением22. Существует значительность обыденных бытовых мыслей – мысли об окружающем, о том, как чистить зубы, обманывать, побеждать, быть успешным… Но есть и другие мысли, которые никак не относятся к обывательской шелухе. Конечно, такое не имеет23 понятной применительной содержательности, а стремление «экономить себя»24 говорит о том, что такое – это бесполезность. Но иногда возникает изощренность, которая желает получать именно вот такое какое-то странное. И только это может увлекать уже изощренность, а все остальное становится чем-то никчемным… И тут может возникать желание получать новые, утонченные мысли, странные мысли, мысли из какого-то другого плана бытия, который, возможно, существует вне обыденности. Возможно, такие мысли нельзя воспроизвести, разглядывая происходящее? Но где существуют эти мысли, это загадочно добытое умом в результате каких-то сложных движений духа? И, возможно, опыт таких мыслей представлен в различных трудах? Или…? Или, возможно, доступ к нему есть у любого, кто существует как нечто духовное? Предположим, что освоение такого опыта – это особая практика, которая требует значительного напряжения. И, возможно, тут нет никакого секрета, такое скрыто, но не так, как кажется. Такое сокрыто фактом отсутствия у неподготовленного ума умения осваивать такое. Возможно, конечно, для заглядывания в такое лучше иметь проводника, но при желании и собственного напряжения достаточно. – Но после изучения различного такого опыта возникает осознание присутствия определенной бедности и в таком. Новых мыслей, которые могут удивить, при движении в таком направлении, их с каждым днем будет становиться все меньше и меньше… без возможности завершить процесс… То есть чем больше узнаешь, тем сильнее будет возникать осознание однообразности, и даже в математических теориях достаточно мало «шевелений»25, их немного и в музыкальных актах. В итоге мыслей, которые будут удивлять дух и будут вызывать определенное состояние, за которым следует следующее и…, будет становиться все меньше и меньше… Конечно, действительно интересную мысль можно долго длить, ее можно сверхдолго воспроизводить, ее можно растягивать множество и множество раз, например, кантовскую «вещь в себе» или какой-то музыкальный акт, или какое-то решение ума по какому-то поводу… Некоторые ходы мышления могут очень сильно удивлять, и вот это удивление какого-то хода вызывает значительный интерес, затем возникает желание повторить ход, воспроизвести ход и от этого хода выскочить ТУДА, к чему-то другому. Можно стремиться к простоте, но нет ничего более прискорбного, чем упрощенная простота. И простота иногда – это бедность, а иногда простота – это изощренность. И если, опять же, внимательно присмотреться к тому, что присутствует, к мышлению, то возможно окажется, что такое происходящее тоже значительно-бесцветно, и потому возникает желание обнаружить какую-то утонченную изощренность, которая бы удивила, и, возможно,
Всем предположительно известны собственные мысли, те, что наличествуют в приватном мышлении, но сложно себе представить наличие чего-то другого, того, что можно схватить, получить…, чего-то совершенно неизвестного… – Допустим, обойдя всю обыденность, что можно обнаружить? Все разное увиденное будет схожим, одинаковым, то есть ничего особо нового или поразительного – похожие цвета, формы, запахи… Какие-то пейзажи, нечто, и такое, конечно же, может какое-то время удивлять, но что затем? И вот тут может возникнуть мысль о различии между видимым и другим, чем-то другим21. Мысли, связанные с выживанием, проживанием, продолжением, охотой, производством – это все нужное, но затем однообразное, а значит, и неинтересное. Такое в какой-то момент становится бессмысленным и хочется чего-то другого, чего-то неизведанного, того, что может увлечь и увести туда, туда откуда родом тот, для кого быть – значит быть мышлением22. Существует значительность обыденных бытовых мыслей – мысли об окружающем, о том, как чистить зубы, обманывать, побеждать, быть успешным… Но есть и другие мысли, которые никак не относятся к обывательской шелухе. Конечно, такое не имеет23 понятной применительной содержательности, а стремление «экономить себя»24 говорит о том, что такое – это бесполезность. Но иногда возникает изощренность, которая желает получать именно вот такое какое-то странное. И только это может увлекать уже изощренность, а все остальное становится чем-то никчемным… И тут может возникать желание получать новые, утонченные мысли, странные мысли, мысли из какого-то другого плана бытия, который, возможно, существует вне обыденности. Возможно, такие мысли нельзя воспроизвести, разглядывая происходящее? Но где существуют эти мысли, это загадочно добытое умом в результате каких-то сложных движений духа? И, возможно, опыт таких мыслей представлен в различных трудах? Или…? Или, возможно, доступ к нему есть у любого, кто существует как нечто духовное? Предположим, что освоение такого опыта – это особая практика, которая требует значительного напряжения. И, возможно, тут нет никакого секрета, такое скрыто, но не так, как кажется. Такое сокрыто фактом отсутствия у неподготовленного ума умения осваивать такое. Возможно, конечно, для заглядывания в такое лучше иметь проводника, но при желании и собственного напряжения достаточно. – Но после изучения различного такого опыта возникает осознание присутствия определенной бедности и в таком. Новых мыслей, которые могут удивить, при движении в таком направлении, их с каждым днем будет становиться все меньше и меньше… без возможности завершить процесс… То есть чем больше узнаешь, тем сильнее будет возникать осознание однообразности, и даже в математических теориях достаточно мало «шевелений»25, их немного и в музыкальных актах. В итоге мыслей, которые будут удивлять дух и будут вызывать определенное состояние, за которым следует следующее и…, будет становиться все меньше и меньше… Конечно, действительно интересную мысль можно долго длить, ее можно сверхдолго воспроизводить, ее можно растягивать множество и множество раз, например, кантовскую «вещь в себе» или какой-то музыкальный акт, или какое-то решение ума по какому-то поводу… Некоторые ходы мышления могут очень сильно удивлять, и вот это удивление какого-то хода вызывает значительный интерес, затем возникает желание повторить ход, воспроизвести ход и от этого хода выскочить ТУДА, к чему-то другому. Можно стремиться к простоте, но нет ничего более прискорбного, чем упрощенная простота. И простота иногда – это бедность, а иногда простота – это изощренность. И если, опять же, внимательно присмотреться к тому, что присутствует, к мышлению, то возможно окажется, что такое происходящее тоже значительно-бесцветно, и потому возникает желание обнаружить какую-то утонченную изощренность, которая бы удивила, и, возможно,