Валерий Столыпин На крыльях миражей

Спасибо тебе, Лёлька!

Может, стоит хоть раз поменять расписание жизни-

Начихать на прогнозы, на дождь, котировки, судьбу.

Пусть мой выбор тобой никогда не окажется признан.

И сама я, пожалуй, еще сотню раз ошибусь.

Алёна Аделанте

Удивительный был год, неповторимый на сюрпризы и подарки. Я воспринимал происходящие одно за другим замечательные события как праздник, ассоциируя их почему-то с началом взрослой жизни.

Какая глупость – считать, что семнадцать лет, это начало самостоятельности. Хотя, в деталях моя жизнь значительно изменилась. На школьном выпускном балу я впервые танцевал с девушкой, голова которой покоилась на моём плече. Это была прехорошенькая смуглая глазастая малышка с каштановыми волосами, Верочка Сметанина, в сторону которой я целый год даже глядеть стеснялся, настолько сильно она меня смущала. Руки мои едва дотрагивались до её крошечной талии, но этого прикосновения было достаточно, чтобы свести с ума.

Пунцовые щёки и дрожь в мышцах были свидетелями тому, что я чувствовал. Это было не просто чудо – колдовство, магия. Музыка закончилась, а мы всё топтались, не в силах разорвать магнетизм единения. Возможно, это были лишь мои ощущения, не знаю.

Верочка щекотала мою щёку и ухо кудряшками, отчего по всему телу разливалась блаженная истома и сладостный трепет. Мы молчали. Я был беспредельно счастлив. Кажется, это был самый короткий вечер в моей жизни.

Проводить Верочку мне не удалось – за ней к полуночи пришёл папа. Он смерил меня странным взглядом, взял девушку за руку и увёл. Больше мы с ней не виделись. Видимо линия её судьбы была заранее распланирована строгим родителем на годы вперёд.

Верочкин взгляд, сладостное ощущение причастности к тайне, волшебная сила, исходящая от прикосновений навсегда отпечатались в моей памяти как начало начал. Я страдал, писал запоем стихи, неожиданно влюбился в одиночество, страстно желая лишь одного – встретиться с Верочкой, объясниться.

Я не поехал поступать в институт, хотя до этого момента жил мечтой о профессии биолога и путешественника. Единственный танец с красавицей Верочкой основательно приземлил меня, лишив жизненных сил.

Потом был техникум. Особенного желания учиться не появилось, но предметы и практические занятия давались легко. В свободное время я уходил на охоту и рыбалку, старался отвлечься, чтобы не думать о Верочке.

Тогда я уже знал, что никакого продолжения у нас не будет. Верочке было отправлено письмо с тщательно выверенными признаниями, в котором душевное состояние и чаяния были вывернуты наизнанку. Ответ вызвал у меня шок. Верочка запретила писать и даже вспоминать, в том числе о выпускном балу и волшебном контактном танце.

Я был молод. Время лечит. Постепенно из памяти начали стираться оттенки эмоций. Верочка перестала являться в грёзах и снах. Просто отпустила меня и мою душу на волю. Именно тогда в моей жизни появилась Лёля – сероглазая разбитная восьмиклассница. Девочка просто лучилась счастьем, искрила энергией.

Мы жили в соседних домах. Нам было по пути: мне в техникум, Лёле в школу.

Полярная зима – это непрерывная ночь. Как-то утром девочка догнала меня и предложила ходить вместе.

– Мне немножко страшно в темноте. Ничего, если я буду за тебя держаться?

С тех пор мы не расставались. Я провожал непоседу Лёльку до школы, встречал после занятий, иногда сбегая для этого из техникума. Вечером девочка звонила по телефону,  требовала немедленно прийти, потому, что не может в чём-то разобраться или необходима срочная бытовая мужская помощь. Причин для свиданий у неё находилось множество.

Всю дорогу до школы Лёлька держала меня за руку миниатюрной ладошкой без варежки, несмотря на трескучие морозы, развлекала бесконечными наивными историями из собственной жизни и приключениями друзей.

У моей новой подружки были изумительные кукольные пальчики, фарфоровая кожа, пушистые ресницы, яркий румянец и пухлые рубиновые губки. А как удивительно она глядела на меня, затягивая с головой в дивный омут выразительных серых глаз в половину лица!

Вскоре я не представлял без Лёли и её очаровательной улыбки не то чтобы жизни – минуты, дня. Мы проводили вместе столько времени, сколько могли позволить, чтобы не было проблем с учёбой и домашними обязанностями, со многими из которых весело и споро справлялись вместе.

Лёлька любила дразнить меня, намеренно наклоняясь, чтобы обнажить краешек трусиков, “нечаянно” расстёгивала пару-тройку пуговок на домашнем халатике, задирала платье, показывая невзначай “гадкий прыщик” или ссадину, чем основательно смущала мою чрезмерную скромность. Но это ничего не значило. Совсем ничего. Во всяком случае, мне так казалось. Чем бы дитя не тешилась – оно просто дурачится.

Мы были знакомы четыре месяца, но всё ещё держали пионерскую дистанцию, запрещая себе даже мимолётные прикосновения. Но однажды Лёлька простыла. Я ставил ей горчичники. У меня горели щёки, дрожали руки. Линия позвоночника, острые лопатки, упругие холмики ягодиц гипнотизировали взгляд, не позволяя сосредоточиться на медицинской процедуре. Я видел, что находится у Лёльки под мраморной кожей. В голубоватых лабиринтах фантастических рисунков вен пульсировала кровь. Дотронувшись подушечками пальцев до Лёлькиной лопатки, я испытал настоящий шок. Она съёжилась, взбрыкнула и покрылась мурашками. Как же мне хотелось прикоснуться к её спине губами. Хорошо, что подружка не видела выражения моего лица. Наверно в этот миг я был похож на маньяка, готового на всё. Лёлька плакала, жаловалась на жжение, на то, что болит голова и ломит тело. Я сидел подле неё, перебирал миниатюрные пальчики, целовал в лоб и волосы, всячески пытался успокоить.

Лёлькин папа пришёл с работы в ту минуту, когда я снимал горчичники. Не разобравшись, что к чему он сгрёб меня в охапку и вышвырнул из квартиры. Было обидно и больно. Больше всего возмущала неопределённость. “Неужели нам не разрешат больше видеться?”

Не знаю, как и что объясняла Лёлька папе, он пришёл ко мне сам, – ты это, ты заходи, если что… я же не знал, что у вас это, ну как бы дружба, что ли. Дочка ждёт тебя. У неё нет мамы, я вечно на работе. Мало ли что может произойти с девочкой, которая вступила в пору цветения. Мне показалось, что у вас… ладно, проехали. Меня Пётр Фёдорович зовут.

Наверно это послужило толчком, катализатором чего-то немыслимого для нашего уровня общения. Мы выскочили из обыденности и улетели в нирвану. Потрясённые первыми невинными шалостями и безумно волнующими открытиями, мы смешали воедино пространство