богословского вопроса – как правильно говорить о человеческой и божественной природах Иисуса Христа, – большинство сирийцев отвергли его решение, хотя, попытавшись выяснить, почему, тут же радикально разошлись во мнениях между собой. Причины, по которым они не приняли решения собора, оказались прямо противоположными – так они разделились на две ветви, неблагозвучно, но наиболее точно называемые «миафизитами» и «диофизитами». Мы увидим, что и те и другие вели активную проповедь в Северо-Восточной Африке, Индии и Восточной Азии – хотя в дальнейшем история их миссии была практически перечеркнута еще одной монотеистической религией, возросшей на ближневосточной почве: исламом. Однако еще в VIII веке н. э. столицей мирового христианства с полным правом мог бы называться не Рим, а блистательный новый город Багдад. Если бы не вторжение на мировую арену ислама – вся история христианства могла бы пойти по другому пути.

Второй мой рассказ – о Западной, латиноязычной церкви, непререкаемым вождем которой постепенно сделался епископ римский. Первенство этого епископа, довольно рано получившего имя «папы», стало заметно в течение IV века, когда по исходе императоров из Рима он остался единственным властителем покинутого города, и все больше и больше власти начало сосредоточиваться в руках церковников. Историю Западной церкви я доведу до кульминации в XIV веке, когда проект папского единовластия столкнулся с трудностями, – и перейду к третьему своему повествованию, к истории православия. Православные, как и католики, – наследники Римской империи; но если Римско-католическая церковь обосновалась на обломках западной половины империи – облик Православной церкви определила сохранившаяся власть восточного императора. И даже после завоевания Византии турками, когда, казалось бы, православие было обречено на медленное умирание, – внезапно на далеком севере властно заявила о своих правах на лидерство в православном мире новая разновидность восточного христианства: здесь я расскажу о развитии православия в России. История Западной церкви закончится Реформацией и Контрреформацией – событиями, с одной стороны, разделившими единую Западную церковь на множество ветвей, а с другой – давшими толчок для превращения христианства в мировую религию. С 1700 года три рассказа вновь сольются воедино: начиная с этого времени западные христианские империи стремительно объединяют мир. Нынешние ветви христианства, при всем их многообразии, стоят ближе друг к другу и общаются друг с другом теснее, чем когда-либо после ухода первых христианских поколений.

В своем повествовании я постарался отдать должное запутанным, часто трагическим, отношениям христианства с его монотеистической «религией-матерью» – иудаизмом, а также с «младшим кузеном» – исламом. Бо́льшую часть своей истории христианство оставалось самой нетерпимой из мировых религий: оно стремилось уничтожить всех своих соперников, делая (с оговорками) исключение лишь для иудаизма, которому, благодаря некоторым соображениям Августина Гиппонского, позволялось существовать, поскольку это отвечало некоторым богословским и социальным задачам христиан. И по сей день в христианском мире достаточно тех, кто не приемлет толерантности и не видит смысла в каком бы то ни было сотрудничестве с инаковерующими. Особенно подробно я постарался осветить процессы на Иберийском полуострове в XV–XVI веках, где Испанская и Португальская монархии успешно превратили мультирелигиозное общество в территорию господства одной веры, а затем распространили эту «христианскую монополию» в другие части света, – и серьезнейшие последствия этого. Здесь я снова возвращаюсь к теме, которая (к немалому моему удивлению) стала сквозной в моей предыдущей книге «Реформация»: уничтожение испанского иудаизма и ислама после 1492 года и его огромная роль в формировании новых форм христианства, отвергнувших многие идеи древней Церкви, и в то же время – того умонастроения, которое привело к возникновению в Европе движения Просвещения. Далее я рассматриваю ту роль, которую сыграли европейские христианские империи XIX–XX веков в возникновении фундаментализма и нетерпимости в других мировых религиях – исламе, иудаизме и индуизме.

В христианской традиции глубоко укоренены понятия «покаяние» и «обращение», означающие глубокое изменение. Поэтому я расскажу о том, как христианство меняло жизнь, и о том, как люди по-новому понимали значение слова «христианство». Мы познакомимся с Павлом из Тарса, который, услышав в благовестии Христовом Благую весть для всего человечества, пораженный этим, страстно спорил с другими учениками Иисуса, считавшими своего Господа Мессией для одних только иудеев. Перед нами предстанет Августин Гиппонский, блестящий учитель и проповедник, чью жизнь однажды перевернули Павловы послания и чьи книги более тысячи лет спустя потрясли еще одного блестящего ученого и беспокойного мыслителя по имени Мартин Лютер. Мы встретимся с Константином, безжалостным воином, мечом прорубавшим себе путь к римскому трону, – Константином, который поверил, что христианский Бог на его стороне, и заключил с Ним сделку: так по мановению его руки из презираемой и преследуемой секты, обвиняемой во враждебности к Империи, христианство превратилось в виднейшую, привилегированную из всех известных в Риме религий.

В древней части Иерусалима есть средневековая церковь, построенная на месте базилики, возведенной императором Константином и его матерью над предполагаемым местом смерти, погребения и воскресения Христа.^[3] Здесь, в церкви, которую западные христиане называют храмом Святой Гробницы (православные дали ей совсем другое имя – Анастасис, «Воскресения Христова»), ежедневно можно наблюдать последствия Константинова решения – в самом неприглядном их виде. Здесь совершают службы приверженцы соперничающих ветвей когда-то единой имперской церкви. Однажды ранним декабрьским утром мне предстало здесь поучительное зрелище: над пустой гробницей Спасителя, по обе стороны уродливого, полуразрушенного святилища XIX века, одновременно, заглушая друг друга, молились халкидонские и нехалкидонские христиане. Две древние литургии соперничали друг с другом: безмятежность органной латинской Мессы боролась с воодушевленным пением коптов-миафизитов. Особенно позабавил меня момент, когда коптский священник развернулся в сторону еретиков-латинян и яростно махнул на них кадилом, словно надеясь отогнать их ароматом благовоний. Подобные крайности объясняются тем, что религиозность способна разбудить в человеке самые глубокие страсти в