настороженности читался ещё и чисто женский интерес, вызванный как бравым видом матросов, так и габаритными фигурами Петра и Егора. Обе были всегда неравнодушны к большим мужчинам, особенно с такими роскошными усищами, как у Мартынова.

Председатель реагировал более нервозно. Стремясь сразу поставить непрошенных посетителей на место, он грозно вопросил:

– Чем обязан, господа? Вы по какому вопросу?

Пётр, не удостоив того ответом, подошёл к его столу, повернул стул, уселся на него верхом и уставился немигающим взглядом в глаза председателю. После театральной паузы извлёк свой мандат Петроградского Совета, развернул, пододвинул председателю и начал:

– Вы председатеь домкома? Это у вас тут позволяют себе проявлять неуважение к семье героя революционной борьбы?

Николай Маркин садиться не стал. Остановившись у края стола главы домового комитета, он кинул на того свой фирменный угрюмый взгляд, после чего, как бы потеряв интерес к происходящему, взял со стола карандаш и начал рассеянно вертеть в руках. Остальные матросы вольготно расположились в помещении домкома, причём Егор оказался почему-то около стола барышни, с самого начала обратившей на него особое внимание.

Пётр не торопясь забрал со стола свой мандат, на который председатеь, занятый осмыслением происходящего, так и не успел взглянуть, аккуратно сложил, засунул обратно в нагрудный карман гимнастёрки и сообщил:

– Лев Давидович Троцкий на днях избран Председателем Петроградского Совета. Слыхали о таком? У него дел невпроворот, заниматься вашим болотом абсолютно некогда.

Поэтому мы здесь. Извольте доложить, куда деваются пайки, положенные семье героя, и на каком основании тут находятся несознательные личности, позволяющие себе эту семью третировать?

Недавно выученное слово "третировать" прозвучало без запинки, чему Мартынов про себя порадовался. Председатеь, впрочем, этого достижения не оценил и попытался хорохориться:

– Я, господа, не совсем понимаю – о чём вы тут говорите. Какие пайки? Кого третируют?

– Кр-р-рак! – раздался хруст сломанного карандаша с того места, где стоял как бы безучастный Николай. Когда председатель взглянул на того, от безучастности уже не осталось и следа.

Взгляд главы домкома встретили как будто два винтовочных дулах, в которые превратились глаза Маркина. Просто мрачным, как обычно, взор матроса назвать было уже нельзя, в нём сквозила откровенная ненависть.

Пётр внутренне ухмыльнулся, не подавая вида и ответил.

– Всё вы прекрасно понимаете … товарищ, – слово "товарищ" было выделено интонацией. Солдат как бы противопоставлял его обращению "господа", постоянно используемому председателем. – Вы что, желаете, чтобы Петроградский Совет прислал специальную комиссию, которая перетряхнёт всё в вашем доме, в том числе все бумаги и побеседует с каждым жильцом? И примет меры по каждой жалобе?

На сей раз Пётр выделил интонацией слова " примет меры", заставив председателя задуматься – какие же меры будут приняты. Почему-то это немедленно ассоциировалось в его мозгу с вгоняющим в дрожь угрожающим взглядом Николая. Председатель был побеждён.

– Я всё понял, товарищи, – торопливо заговорил он, – Я немедленно приму меры. Конечно, такое отношение к семье героя недопустимо. Моё упущение. Заверяю вас, подобное не повторится.

– Ну вот давно бы так, – улыбнулся Пётр, поднимаясь со стула и давая знак матросам – достаточно, уходим.

У дверей Маркин повернулся и ещё раз ожёг председателя взглядом. Не забывай, мол, а то вернусь, и так просто не отделаешься.

Лев Давидович первое время не мог понять, почему отношение к нему и его семье столь радикально изменилось.

Блокада прекратилась, точно кто-то снял е ё всемогущей рукой. Старший дворник при встрече с Наташей кланялся ей тем поклоном, на который имели право только самые влиятельные жильцы. В домовом комитете стали выдавать хлеб без задержки и угроз. Перед носом никто не захлопывал больше с грохотом дверь.

Троцкий начал что-то понимать только когда дворник после подобострастного поклона при встрече попросил его передать поклон "вашим матросикам", а сын как-то невзначай похвастался, что в гимназии все завидуют его дружбе с героическим революционными матросами.

После расспросов Лёвушка, не видя причин скрывать, рассказал о недавнем визите в гимназию своих друзей из Петроградского Совета, а когда отец спросил – не рассказывал ли Лёва кому-нибудь о их житейских проблемах, сообщил, что никому, только как-то поделился со своим другом Николаем.

Для Льва Давидовича всё сразу встало на свои места. Да уж, молчаливый матрос вполне мог принять обиды, наносимые семье ближе к сердцу, чем свои собственные.

На заданный прямой вопрос Николай честно ответил:

– Да заходили как-то … по дороге … поговорили чуток … а что … будут большевиков … уважать … вам же не до этого … а нам в радость … помочь.

– Хорошенькое "по дороге", – развеселился Лев Давидович, – дворник при встрече как князьям каким-нибудь кланяется, а председатель домкома только что "чего изволите" не спрашивает. Вы что там творили?

– Да ничего … объяснили кой-чего … они знать должны … большевиков не замай … а Троцкого особенно.

– Да уж, объяснили, вижу. Но вообще-то спасибо тебе, Николай. Я уж не знал, что и делать. Съезжать хотел, да где ж сейчас в Питере жильё найдёшь.. Но уже не нужно. Ещё раз тебе спасибо.

– Да ладно, – засмущался Маркин, – мы завсегда … только скажите.

– Да? Послушай, а ты сможешь ещё в одном деле помочь? Только тут потруднее будет. Даже не знаю – сможешь ли.

– Всё, что в наших силах … сделаем … Говорите … что надо-то?

– Понимаешь, нам газету Совета печатать стало негде. Владельцы типографий все сплошь отказали, как Совет большевистским стал. Не хотят печатать, буржуи.

– Понял … да, это потруднее будет … но попробуем … помозговать нужно.