земле, выяснять свои отношения с Юлой… Она будет мне что-то объяснять, а я? Что я буду делать? Мама вчера сказала, что она так жестоко относилась ко мне за то, что замечала во мне черты отца, и она думала о той девушке, которую я буду любить, и вот та девушка стоит сейчас на веранде, у нее такие узкие и такие беззащитные плечи, так неужели это та девушка, о которой думала моя мама, борясь со мной? А любовь? Что же любовь? Есть такая любовь, которая похожа… Ах да, на что же похожа такая любовь? На что же она похожа?»

И вдруг я наконец-то вспомнил то единственное нужное слово, которое сказал Мужчина Как Все, это же он говорил тогда в кабинете по телефону! «Есть любовь, которая похожа на соучастие в каком-то преступлении. Ваше несчастье, что вы это называете любовью!» — сказал он кому-то по телефону. И я сейчас скажу что-то такое, что на всю жизнь. Первый раз в жизни я скажу что-то на всю жизнь!

— Мама! Мама!

В комнату вошла мать. Быстро, как на помощь. Мы трое стояли в комнате, Юла — там, на веранде, и еще сколько-то там миллиардов человек на земном шаре куда-то шли, спали, вставали, куда-то бежали, откуда-то прилетали, смотрели кино, спорили, мирились, объяснялись в любви, верили — не верили, мчались в поездах. И все они что-то объясняли друг другу, объясняли, объясняли. А мы трое молча стояли в комнате, и Юла там, на веранде. Мама подошла совсем близко ко мне. Я поднял голову, посмотрел ей в глаза, в ее глаза, наполненные моей болью. Она мне не отвечала, и я ее ни о чем не спрашивал…

— Я не знаю, как мне поступить. Надо подумать, подождать?

— Юла не будет всю жизнь ждать твоего ответа. Тебе еще много раз придется за одну секунду принимать решение на всю жизнь.

— Разве любовь должна пробуждать в человеке грубого силача, который за эту любовь все разнесет? Может быть, любовь должна пробуждать лишь прощение?

Мама молчала.

— Люди чаще всего прощают друг другу, прощают даже непрощаемое. Одни прощают уже до объяснения, другие прощают во время объяснения, а третьи прощают после объяснения… Так устроен мир… Войти в комнату — и не иметь права на любовь, а иметь право только на прощение?..

— Бывает, входят в комнату — и не имеют права даже на прощение…

— Что же мне делать, мама?

— Она войдет — и ты все узнаешь. Ты же так хотел узнать, что случилось!

— Зачем? Ну зачем? Какая разница, что ее толкнуло на все это? Какая разница…

— Она тебе все объяснит…

— Объяснит! Объяснит!

И все, все в мире вдруг разделилось для меня на то, что можно объяснить, и на то, что объяснить нельзя. Мама ждала.

И я вдруг понял, что это такая мучительная на всю жизнь задача, на которую никогда и никем не будет дано ответа. Есть такие задачи в жизни, которые долго не решаются, десятилетиями, может быть, даже веками. Но все-таки они кем-то будут решены и объяснены, а это, это никогда, сколько бы ни существовали люди на Земле, никогда и никем не будет понято и объяснено, почему она так поступила… почему они так поступили…

И я сказал решительно и тихо:

— Пусть она уйдет…

Мама вышла из комнаты, и наступила тишина во всем доме. Потом громко, как выстрел, хлопнула дверца калитки. Потом хлопнула другая калитка.

«Я тебя люблю, — сказал я. — Прощай».

Наташа подошла ко мне и прислонилась спиной к спине. И так мы стояли, может быть, долго. Потом и Наташа вышла. Я открыл окно и очутился в темноте ночи. Ты права, птица: я никогда не узнаю, что случилось, но не потому, что ты нашелестела это крылами, а потому, что я не хочу узнавать, что случилось… Я сделал несколько шагов в темноту от окна, вытащил из кармана Юлкины письма, разорвал их и бросил за ограду дачи. Потом я перепрыгнул через штакетник и шагнул в темноту. Звезд не было. Я сделал несколько шагов в сторону дороги, к лесу. Свет веранды исчез за деревьями. Я шагнул еще. Все вокруг замолчало, словно перед началом чего-то… И вдруг во все небо полыхнуло светом. Над головой с раздирающим небо треском на мгновение возникло раскаленное дерево молнии и перегорело с треском. Наступила невероятная тишина… Уже не постукивал барабан грома, не посвистывал ветер в гамлетовскую дудочку, не ударял в литавру крыши гром, все насторожилось, как будто вышел невидимый дирижер, и все замерло. И вдруг, и вдруг грянул дождь, грянул весь сразу, грянул как марш, как свадебный марш природы, как марш вечного обновления жизни и вечного ее продолжения. Я шел под этим дождем, шел и шел…

1973

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.