тяжести становилась бытом, привычкой, и каждый из нас все увереннее находил свое место в ней, только горестно отдаваясь печали при прощаниях с погибшими товарищами.

Ночью в палатке, в сосновом лесу у станции Вадино, в радиопередачу из Москвы вдруг ворвались вкрадчивые речи, и мы услышали слова, обращенные к нам:

— Русские люди, бросайте оружие, немецкая армия гарантирует вам жизнь, свободу…

Но русские люди и люди всех других наших народов в это время собирались с силами, приходили в себя, внутренне и внешне мобилизуясь. И какую же мы испытывали радость, когда, находясь в окопах наших подразделений, видели, как с грохотом пролетали грозные «илы» и бомбили фашистские подразделения!

* * *

Светало… Мы стояли на левом берегу Днепра. А на правом, высоком берегу вздыбились разрушенные дома. По алеющему небу ползли черные клубы дыма. Где-то слышалось урчание танковой колонны, и было неясно, то ли это наши танки занимали позиции, то ли немецкие грохотали по смоленским улицам в той части города, которая оказалась на 16 июля занятой фашистами.

И было горестно. Горестно от всего. Свежие воспоминания томили сердце. Вспоминались смоленские женщины и ребятишки. Ребятишки с испуганными глазами, вздрагивающие от каждого орудийного выстрела, от рева пикирующих немецких бомбардировщиков. Женщины с бессонными, красными, зареванными глазами. В глазах был немой упрек и недоумение: что же это? Как случилось, что вот здесь, на высотах Смоленска, на его грозных холмах, происходит что-то страшное, такое, чего, кажется, остановить уже невозможно? Колонны отступающих войск шли к Днепру, переправлялись на левый берег, а они оставались здесь, в Смоленске, и протягивали нам жестяные кружки, наполненные водопроводной водой. Все это вспоминалось уже на левом берегу, где мы закрепились на относительно долгий срок, долгий для «молниеносной» войны, которую объявил Гитлер, рвавшийся к Москве.

«Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстоянье». Тогда нам не все было видно. Любая наша частная победа воспринималась как большая надежда: вот сейчас наконец начнется контрнаступление, серый и злой вал гитлеровцев покатится от ворот России назад, вздохнут радостно люди, а затем кончится и война. Ведь мы и думать не могли, что все это продлится несколько тяжелейших лет. Любая частная победа… Ох, как она грела наши истерзанные души в ту суровую пору!

Начальник генерального штаба сухопутных сил фашистской Германии Гальдер записал в своем дневнике 3 июля 1941 года: «…Не будет преувеличением, если я скажу, что кампания против России была выиграна в течение 14 дней». Гитлер в те же дни, проводя совещание в штабе группы армий «Север», заявил: «Я все время стараюсь поставить себя в положение противника. Практически войну он уже проиграл». Практически? А практически из Ставки нашего Верховного Командования через несколько дней после хвастливого распоряжения Гитлера в одну из воинских частей была отправлена немногословная телефонограмма, напоминавшая не столько военный приказ, сколько совет об экспериментальном испытании нового, не известного еще нам оружия: «Предполагается широко применить в борьбе против фашистов эрэсы и в связи с этим испробовать их в бою. Вам выделяется один дивизион М-8. Испытайте его и доложите свое заключение».

Я не читал заключение наших военных специалистов. Но я видел результаты испытаний эрэсов — «катюш».

На долю 20, 16 и 19-й армий выпала оборона Смоленска. И теперь еще, как сон, вспоминается все, что я тогда видел, будучи корреспондентом армейской газеты «К победе». По заданию редакции мы отправились туда, где все это происходило. Мы видели русскую нашу деревню, пустую, сожженную. Обугленные лошади в последнем скачке лежали на дорогах. Словно прокопченные восковые фигуры, сидели в блиндажах у пулеметов, в истлевшей одежде, гитлеровские пулеметчики. Их черные пальцы еще сжимали черные рукоятки пулеметов. Мы ходили по улицам русской деревни, не обращая внимания на слова политрука батальона: «Давайте укрываться, у них снайперы». Щелкнули где-то рядом пули — мы укрылись. Мы ходили в пыльных кирзовых сапогах по отвоеванной у врага земле, отвоеванной практически через десять дней после петушиного захлеба Гитлера. Мы шагали рядом с бойцами, командирами и политработниками, на долю и жизнь которых здесь, под Смоленском, так же, как и на других участках фронта Великой Отечественной войны, выпали в первые дни пусть небольшие, но победы, составившие через месяцы и годы предмостные укрепления грядущих побед.

Гитлер не увидел Москвы. В конце 1965 года, находясь в ФРГ, я разговаривал с одним бравым, седым, сохранившим военную выправку немцем. Он сказал мне:

— Я видел Москву.

— Когда?

— В ноябре сорок первого года.

— Это как же?

— Я был командиром разведывательного танка и с брони его в бинокль видел Москву.

Вот и все — «с брони танка». Парад гитлеровцев в Москве не состоялся. Состоялся их разгром под Москвой! Мы помним эти дни, в снегах и метелях. Помним тысячи гитлеровцев, вмерзших в дорожные колеи, запорошенных русским снегом. Помним трясущихся, обмотанных чем попало немецких военнопленных, заискивающе улыбающихся, дрожащих от холода и страха. Они дошли до Москвы, но в Москву не вошли. Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко, вспоминая те дни, писал:

«На смоленской земле все возраставшее сопротивление советских войск, их героическая борьба опрокинули расчеты немецкого генерального штаба на безостановочное движение к советской столице. В Смоленском сражении гитлеровский план „молниеносной“ войны дал первую серьезную трещину. Попытка овладеть Москвой с ходу провалилась. Советские войска на два с половиной месяца задержали самоуверенных гитлеровцев, нанесли им значительные потери, заслонили Москву, выиграли время для организации обороны на пути к нашей столице».

Вот что такое «большое видится на расстоянье». Мы же тогда, если можно так сказать, физически не очень ощущали, что именно происходило на смоленской земле и какое значение имела битва, кипевшая на берегах Днепра, только начинающего здесь свое державное течение.

Теперь становятся понятными слова, сказанные генерал-лейтенантом М. Ф. Лукиным, назначенным к концу Смоленского сражения командующим 19-й армией. «У нас как-то принято считать: раз мы уступили поле боя противнику, значит, сражение считается проигранным. С таким утверждением нельзя согласиться». Да, с таким утверждением нельзя согласиться, особенно теперь, августовским днем 1967 года, когда мы ровно через двадцать шесть лет стояли снова на смоленской земле, ходили по смоленским улицам и