Леонид Жариков
ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ
Рассказ
Леонид Михайлович Жариков
(1911–1985)
От редакции
Дорогие ребята!
«Последняя ночь» — это рассказ о событиях гражданской войны в Донбассе. В нём писатель Леонид Михайлович Жариков, сам уроженец шахтёрского края, рассказывает о подвиге двух мальчиков, об их храбрости, беспредельной преданности и любви к Родине и Советской Армии, о том, как они помогали отцам и братьям в борьбе с белогвардейцами.
Прочитайте, ребята, эту книгу и напишите нам, понравились ли вам её герои. Свои отзывы присылайте по адресу: 125047, Москва, ул. Горького, 43. Дом детской книги.
В плену
И взойдёт над кровавой зарёю
Солнце правды, свободы, любви,
Хоть купили мы страшной ценою —
Кровью нашею — счастье земли.[1]
Власть в городе менялась по нескольку раз в день. О том, кто занял город, узнавали по флагам на доме лавочника Мурата.
Утром, прежде чем выйти на улицу, мы выглядывали в окна. Если над крыльцом своей лавки Мурат вывесил красный флаг — в городе наши. Тогда все высыпали за ворота. Если чёрный — махновцы. Если болтался жёлто-голубой лоскут — значит, город занял атаман Петлюра; и тогда люди в страхе прятались кто куда.
Но вот прошла неделя, как наша Красная Армия отступила, а над лавкой Мурата всё висел ненавистный белогвардейский флаг: бело-красно-синяя тряпка. Мы с Васькой жалели, что не ушли вместе с Красной Армией. Ведь там, за Пастуховским рудником, наши, там комиссар дядя Митяй, командир Сиротка и отец Абдулки — дядя Хусейн.
Красная Армия несколько раз наступала на город, подходила к самой окраине. Но генерал Деникин прислал какую-то «Дикую дивизию» Шкурб и другие белые войска, и наши не смогли взять город. Бои шли на подступах. Днём и ночью гремели орудия.
Проснувшись утром, я выглядывал в окошко в надежде, что белогвардейцев прогнали, но трёхцветный лоскут по-прежнему висел над кирпичными ступеньками лавки Мурата, напоминая о том, что мы в плену у белых.
И когда с Пастуховского рудника, где находились наши, начинался орудийный обстрел города и прямо на улицах рвались снаряды, я радовался: ведь это были наши снаряды, красноармейские!
Семь дней тянулись, как семь лет. На восьмой день я созвал друзей на чердаке моего пустого дома.
Собралось нас четверо: рыжий Плюха, Абдулка, гречонок Уча и я. Многие ребята умерли от тифа или с голоду. Алёшу Пупка убил белогвардейский офицер за то, что тот распевал запрещённую песенку:
Ой, бог, ты оглох
И залез на небо!
А рабочим выдают
По осьмушке хлеба..
На пустом чердаке, за трубой, ещё лежала примятая солома, на которой спал комиссар дядя Митяй, когда скрывался от белых.
Мы подобрались к слуховому окну. Возле завода горел склад снарядов. Огромные белые клубы дыма, круглые, как бутоны, плавно взлетали к небу. Высоко над терриконом бутон развёртывался и от пламени казался похожим на красную розу, лепестки которой медленно осыпались на землю. Немного спустя донёсся грохот взрыва.
— Во бахает! — сказал Илюха и лизнул у себя под носом.
В эту минуту над крышей завыл снаряд и ухнул где-то неподалёку от нас. Мы так и присели.
— Ого! Дядя Митяй гостинцы белякам прислал, — сказал Уча.
Ребята рассмеялись, и, когда в стороне тонко пропел другой снаряд, Илюха вылупил глаза и крикнул:
— Фунт колбасы белякам на обед!
— Борща кастрюлю! — не своим голосом завопил Абдулка, провожая третий снаряд.
— Огурцов с баклажанами на завтрак!
— Ды-ню-ю! — кричали мы, перебивая друг друга и стуча деревянными босоножками по чердачному настилу.
Вдруг к нам донёсся крик перепуганной курицы. Илюха выглянул в слуховое окно и порывисто схватил меня за рукав:
— Шкуровцы!
Мы осторожно, чтобы не выдать себя, прильнули к щёлке.
По улице скакали на конях три шкуровца, а впереди, отчаянно хлопая крыльями, бежала рыжая курица. Один из белогвардейцев бросил чем-то в неё, но промахнулся, другой выстрелил из нагана: курица перевернулась, подрыгала жёлтыми лапами и затихла. Третий наклонился с седла, насадил курицу на острый конец сабли и положил добычу в сумку, пристёгнутую к седлу.
— Споём? — прошептал Уча, бесстрашно сверкая глазами.
— Споём!
Абдулка присел, чтобы его не было видно в слуховое окно, и громко запел:
Ой, дождь идёт,
На дороге склизко!
Мы дружно подхватили:
Утекай, буржуй Деникин,
Уже Ленин близко!
Где-то неподалёку, должно быть в соседнем дворе, разорвался снаряд. Черепица на крыше загремела. Заткнув уши, мы продолжали петь:
Винтовочка тук, тук, тук.
А красные тут как тут.
Пулемёты тра-та-та,
А белые ла-та-та!
Когда шкуровцы скрылись в переулке, мы высунулись в окошко, оглядывая окрестности.
Всюду виднелись крыши землянок, поросшие полынью и лебедой.
На улице было пустынно, как на погосте. В окнах торчали подушки — защита от пуль. Жители прятались в погребах. В первые дни туда выносили только соломенные тюфяки, потом стаскивали кровати, столы, и скоро на голубоватых от плесени стенах вешали на гвоздиках полотенце и рукомойник. Погреб становился жилой комнатой.
Скучно. Все взрослые ушли в Красную Армию. У нас на улице осталось только пятеро мужчин: я, Васька, его безногий отец — Анисим Иванович, Уча и Абдулка. Илюху я не хотел считать мужчиной: он был трус и по целым дням не вылезал из погреба. Отца Учи — старого усатого грека — я тоже не считал мужчиной за то, что он чистил белогвардейцам сапоги.
Главным из всех мужчин был, конечно, Анисим Иванович. Вместе с Васькой он строгал деревянные босоножки на ремешках, а по ночам тайно чинил старую обувь, собранную где попало. Готовые пары Васька выносил в сарай и зачем-то засыпал углем.
Позже он объяснил мне:
— Дядя Митяй придёт скоро, а обужи у красноармейцев нету, вот мы и починяем, про запас.
Я глядел из слухового окна и видел крышу Васькиной землянки, теперь, после гибели родителей, я жил там, и мне вспомнилось, как однажды за эту «тайную» обувь чуть не убили Анисима Ивановича…
К нам пришли четверо. Все они были в чёрных волосатых бурках. Главный, у которого спереди во рту не было двух зубов, оказался, как я потом узнал, комендантом города, есаулом