требовалось узнать, был ли Филота одним из зачинщиков всего этого дела. Положение молодого царедворца и военачальника было слишком хорошим, чтобы не вызывать зависти у других спутников Александра. Он был слишком высокого мнения о самом себе и необычайно гордился не только своей службой царю Македонии, но и услугами, которые оказал его отец Парменион отцу Александра — Филиппу Македонскому. Подобное поведение никогда не нравится сиятельным особам, а сверх того Филота довольно чувствительно ранил самолюбие Александра, когда однажды насмешливо отозвался о нелепом тщеславии царя, желающего уверить окружающих в том, что он отныне считает себя сыном Зевса и Аммона. Упреки и порицания, последовавшие затем со стороны Александра в адрес Филоты, ясно доказывали, как сильно этот монарх был уязвлен столь открыто высказанным одним из его соратников пренебрежением. К тому же Филота пользовался очень большим уважением в войсках, хотя оно зиждилось не столько на его личной отваге, сколько на том глубоком уважении и почтении, которое все македоняне, и вельможи, и простые воины, испытывали к его отцу, старому Пармениону, лучшему из всех македонских полководцев, когда-либо рожденных на свет.

Те из македонян, которые были заинтересованы в гибели Филоты, не могли упустить удобного случая, и друг и соратник Александра Кратер был среди них, всеми силами пытаясь избавиться от столь опасного соперника. Обратившись к совету, он произнес: «Повелитель, поскольку ты охотнее предпочел бы простить Филоту, тебе следует прежде всего убедиться в том, что тебе все известно о его замыслах. Мысль о казни, которая ему предстоит за государственное преступление, ничего, кроме ненависти, не вдохнет в душу этого человека, который непременно попытается отомстить за испытанные им страх и унижение новыми, еще более низкими замыслами. Милость угодна богам, но подчас она бывает гибельна! Ведь признательность за незаслуженное избавление от смерти превращается в невыносимое бремя, которое можно сбросить с себя лишь вместе с новым преступлением.

Итак, я хочу, мой повелитель, чтобы Филота опять вернулся к военным делам, если ты считаешь, что его отец будет благодарен тебе за подобное отношение к его сыну. Я же полагаю, что он повсюду станет говорить, что ты лишь для того оказал милость его сыну, чтобы яснее дать понять степень его вины. Так твоя снисходительность будет рассматриваться как оскорбление, за которое Парменион захочет отомстить… И чего можно ожидать от человека, который сумел завоевать расположение твоих воинов и час от часу все более глумится над именем и властью своего государя?»

Эти последние слова не могли не произвести на царя, столь гордого и ревниво относящегося ко всему, что касалось его власти и авторитета, глубокого впечатления. Все придворные и спутники Александра одобрили речь Кратера, и каждый горячо убеждал царя не доверять Филоте, доказывая, что невозможно ничем оправдать его поведения. Однако чтобы найти более веские причины для его опалы и ареста, главу заговорщиков требовалось предать пытке, заставив тем самым сознаться в преступлении и выдать сообщников.

Царь распорядился, чтобы все сказанное на совете хранилось в тайне, а Филоту пригласил на званый обед. Остается изумляться поведению царя, такого могущественного и гордого, как Александр, прибегающего к помощи низких уловок и хитрости. А между тем осторожность обязывает подчас даже государей прибегать к притворству, которое даже простых смертных, их подданных, заставило бы покраснеть.

Итак, Филота оказался на торжественном обеде, который должен был стать последним званым обедом в его жизни, и был уверен, что вполне вернул себе расположение государя. В течение некоторого времени несчастному фавориту было позволено весьма непринужденно беседовать с царем, а тем временем принимались меры к аресту заговорщиков; специальные конные разъезды были расположены в удобных местах, чтобы помешать кому-либо из них предупредить Пармениона, командующего мощным македонским войском, расквартированным в Мидии.

Филота, поднявшись из-за стола, вернулся к себе и то ли потому, что душу его не терзали никакие угрызения совести, то ли потому, что он был уверен в добром расположении к нему царя, спокойно заснул. Но не долго довелось ему наслаждаться покоем — явились посланные Александром стражники, взломали двери, ворвались в покои, где он почивал, подняли его самого с ложа и тотчас же заковали руки и ноги в железа. Тогда-то увидел Филота, что гибель его совершилась, и воскликнул: «О! Государь мой и повелитель! Ненависть моих врагов возобладала над твоей добротой». Иных жалоб и сетований не вырвалось из его груди, и с закрытым лицом он был препровожден во дворец.

На следующий день состоялся судебный процесс, проведенный по форме и всей строгости македонских законов. Собралось не менее 6 тыс. солдат, кроме того, множество слуг, маркитантов и обозной прислуги. Все, кто смог, наполнили царский шатер. Верные царю воины сторожили Филоту, закрывая его от собравшихся, чтобы толпа не увидела его прежде, чем царь обратится с речью к воинам. По древним македонским законам, приговор по уголовным и государственным преступлениям выносило войско, а в мирное время такое право принадлежало народному собранию, и цари ничего не могли решать, если раньше не было выявлено мнение народа или воинов. Итак, в данном случае судьбу Филоты решало войско: сначала вынесли тело Димна и выставили его на обозрение воинам; но никто из собравшихся македонян не знал, что именно он совершил и как погиб. Поэтому собравшиеся хранили гробовое молчание.

После этого вышел Александр, лицо которого отображало глубокую печаль. Царь долгое время хранил молчание, опустив глаза долу, с видом человека, потрясенного горем. Стояла напряженная тишина, все ждали. Долее держать собравшихся в неведении было невозможно. Окровавленный труп, скорбь царя, смущение и подавленность его спутников и военачальников — все это в высшей степени поразило, потрясло македонян. И в этот момент Александр поднял взгляд и, обратившись к воинам, произнес: «Еще немного, и вы навсегда лишились бы своего царя, ибо группа нечестивцев готовила покушение на мою жизнь. Но благодарение богам, я еще жив и дышу. Взирая сейчас на ваше собрание, воины, я преисполняюсь еще большим гневом к предателям, ибо нет худшего несчастья для меня, чем, умерев от их рук, не иметь более возможности воздать вам по заслугам за ту службу, которую сослужили вы мне и моему отцу».

Воины прервали его речь криками, у некоторых из них на глазах выступили слезы. Царь продолжил свою речь: «Каково будет