десяток. Долго писать, впрочем, Ко-стюшко не мог: мутилось в глазах, перо выпадало из ослабевших пальцев. Друга же его, Юлиана Немцевича, и адъютанта Фишера, привезенных в Петербург вместе с ним, посадили в одиночки.

…«Прислать сюда под стражей Игнация Потоцкого, нагло оскорбившего преступническим сношением своим с губителями рода человеческого, свирепствующими во Франции, — гласил рескрипт императрицы, полученный Суворовым. — Короля в Варшаве не держать».

Сумно на душе у Александра Васильевича. Помилуй Бог, победа — войне конец! Поляки храбро сражались, но поражение свое признали; он обещал им забвение прежнего и свободу, а теперь что же? Выходит, пароль он свой не сдержал, раз людей, ему доверившихся, под стражу забрали. Стыдно России их бояться! И уж совсем не нужно лишать их своей страны. Ну, покричали бы на сеймах, побушевали, а потом разъехались бы по своим деревням и имениям на лето, зимой бы снова вернулись в города мазурку на балах плясать, только и всего. Оставили бы им страну — не было бы у них ничего, что бы их объединило. Известно ведь: где два поляка, там три мнения. А теперь? Теперь у всех одна идея в голову засядет — Польшу восстановить. А для того они у врагов России помощи искать станут. Эх, политика — тухлое яйцо…

Волю императрицы главнокомандующий объявил Понятовскому незамедлительно, но Станислав Август медлил, тянул с отъездом. Между тем народ, прознавший о том, что у него отбирают короля, начал собираться на площади у Замка. Тот самый народ, что три месяца назад грозился повесить Понятовского, теперь не хотел с ним расставаться. Но эти шумные сборища и подтолкнули короля ускорить сборы: он не желал новых бедствий своей стране. В исходе декабря королевский поезд выехал из ворот и меж двумя рядами солдат; сдерживавших толпу, спустился к мосту через Вислу.

Впереди ехали казаки, за ними — вереница карет во главе с королевской, следом — эскадрон русских драгун, затем фурманки, нагруженные разными вещами и припасами, необходимыми королю. С обеих сторон берлины Понятовского, с которым ехали Эльжбета Грабовская и их дочь Изабелла, скакали штаб-офицер и обер-офицер — «охраняя от приключений и готовые оказать пособие», на самом же деле — для воспрепятствования попыткам отклониться от намеченного пути и его конечной цели.

Говорят, что страдания закаляют душу. Не зря же у людей, часто подвергаемых наказанию розгами, становится дубленая кожа, и они уже не так восприимчивы к боли. Но душа Понятовского, наоборот, стала ранимой и кровоточила от каждой царапины. При виде пожарища на месте Праги король не мог сдержать слёз. А дорога шла через Кобылку, и в окно был виден курган, насыпанный над глубокой ямой, в которой лежали бывшие подданные его величества… Сколько жертв, Господи, сколько напрасных жертв! Как он хотел бы лежать сейчас под этим курганом, чтобы больше ничего не чувствовать, не видеть, не слышать — и не быть обязанным смотреть на всё это, кивая и улыбаясь!

На станции в Букштеле под Белостоком дожидались восемьдесят свежих лошадей, выделенных князем Цициановым из числа полковых и артиллерийских. В Соколке, где королевский поезд остановился на ночлег, возле отведенного Понятовскому дома выстроилась рота гренадер; короля приветствовали барабанным боем и наклонением знамени. Другую же роту, с пушкой, распределили по городу «для поддержания порядка», то есть для острастки. Кузница, последняя станция перед выездом из Польши. Скованный льдом Неман — граница Литвы. Карета катит со стуком через мост, вот уже и Гродно. От грохота пушек, салютовавших монарху сто одним залпом, Понятовский вздрогнул. Мелькают одинаковые лица стоящих во фрунт гренадер и пеших драгун; от ворот с укрощенными львами до самого крыльца Нового замка вытянулась в шеренгу караульная рота с белым знаменем, напротив нее — взвод драгун с литаврами и военной музыкой; ползет вверх по флагштоку белое полотнище с красным тельцом-циолеком — гербом Понятовских… На крыльце Станислава Августа встречает Цицианов; надо принимать рапорт, благодарить, да, доехали благополучно, нет, ничего не нужно… Ах, вот еще что, князь… Шестого января мой день рождения… так я прошу вас, чтоб не устраивали никаких торжеств и никак меня не беспокоили. Благодарю.

***

«Для предупреждения смут, коих зародыши, постоянно развивающиеся в умах, пропитанных до глубины самыми нечестивыми принципами, не замедлят рано или поздно возобновиться, если в Польше не будет устроено твердое и сильное правление, императрица Всероссийская и римский император, убежденные опытом прошедшего времени в решительной неспособности Польской республики устроить у себя подобное правление или жить мирно под покровительством законов, признали за благо, в видах сохранения мира и счастия своих подданных, предпринять совершенный раздел этой республики между тремя соседними державами. Императрица решила условиться с каждым из двух высоких союзников отдельно, а потом с обоими вместе о точном определении частей, которые им достанутся по их общему соглашению. Впредь границы Российской империи, начинаясь от их настоящего пункта, будут простираться вдоль границы между Волынью и Галицией до реки Буг, оттуда граница направится по течению этой реки до Брест-Литовска и до пограничной черты брестского воеводства в Подляхии, затем границами воеводств Брестского и Новогрудского до реки Неман напротив Гродно, откуда пойдет вниз по этой реке до места, где она вступает в прусские владения, а потом, проходя по прежней прусской границе с этой стороны до Полангена, она направляется без перерыва до берегов Балтийского моря на нынешней границе России близ Риги».

II

Все разговоры вертелись вокруг военных успехов французов, громивших австрийцев и англичан в Голландии. Должно быть, ужасный пример Польши вдохнул в солдат Республики новую решимость: нельзя щадить себя в бою, победа или смерть, ведь в случае поражения враги тебя всё равно не пощадят! Военная кампания не прекратилась даже с наступлением суровой зимы: генерал Макдональд первым перешел реку Ваал; Утрехт и Роттердам захватили с бою; войска под командованием генерала Пишегрю шли вперед по льду рек и каналов, застигая голландцев врасплох. Расположившись на зимние квартиры в Амстердаме, в ночь на четвертое плювиоза, то есть 23 января, французы неожиданно атаковали и захватили голландский флот в заливе Зюдерзее, вмерзший в лед у острова Тексел, — Пишегрю послал туда гусарский эскадрон! Разве могла кому-то еще прийти в голову столь безумная и гениальная идея — бросить кавалерию на приступ кораблей? Но гусары, посадив на круп