Полынья

1

Секретарь директора Анна Кирилловна, высокая, худая женщина лет сорока пяти, седая, но с моложавым, без морщин лицом, прозванная на заводе донной Анной — среди инструментальщиков, способных на разные придумки, шутников хоть отбавляй — сидела за небольшим коммутатором и подряд включала абонентов одного за другим. Говорила в телефонную трубку одинаковые слова:

— В одиннадцать вече, пожалуйста.

Вече… Этим старинным русским словом кто-то назвал на заводе планерку, так и прижилось оно, обозначая уже не шумное новгородское и псковское многолюдье на площади, а деловое совещание в кабинете Романа Григорьевича Сюткина, директора Новоградского инструментального завода.

— В одиннадцать вече, пожалуйста…

Слова, повторяемые раз за разом, все же не звучали одинаково, они были окрашены богатыми интонациями, которые и выдавали разное отношение донны Анны к абонентам. Это было ее собственное отношение, а вовсе не то, которое вроде должно было бы совпадать с тем, как думает и как говорит с заводским народом Роман Григорьевич. За глаза на заводе директора звали не по фамилии, не по отчеству, а просто Романом. Этим подчеркивался тот демократизм, который и существовал на заводе в отношениях между командирами производства и рабочими, между директором и всеми остальными.

— В одиннадцать вече, Роман Григорьевич просил… — Позвонила Анна Кирилловна секретарю партбюро Сойкину, которого вовсе не в обиду, а с уважением, от чистого сердца звали «наш деятель», подчеркивая этим действительное умение Сойкина работать с людьми.

— В одиннадцать вече, — проговорила Анна Кирилловна очередному абоненту, это был начальник ОТК, грузный и малоподвижный, упрямый Пивоваров, — Роман Григорьевич просил прийти вместе с Варей Канунниковой.

— В одиннадцать вече, — позвонила она начальнику цеха индикаторов Хрулеву и добавила, чтобы он был вместе с заместителем Неустроевым.

Начальнику снабжения просто объявила: «В одиннадцать вече»… Снабжение на заводе всегда было слабым местом, и все привыкли Порошина ругать, что невольно передалось и Анне Кирилловне, хотя она и сопротивлялась этому. Кто-то из заводских злословов сочинил на Порошина такую эпиграмму:

Прежде чем вызвать очередного абонента, Анна Кирилловна откинулась на спинку вертящегося стула, поправила волосы и взглянула в блестящую панель коммутатора, где расплывчато качнулось отражение ее лица.

— В одиннадцать вече, Егор Иванович. Хорошо, если с вами будет Летов. Да, просил Роман…

Егор Иванович вовсе не был большим начальником, с которым по долгу службы Анна Кирилловна была бы столь уважительна. Он был мужем Вари Канунниковой, начальником технической лаборатории, известный, как говорят, далеко за пределами завода изобретатель. Но и не это заставляло Анну Кирилловну по-особому относиться к Канунникову. Ей нравился Егор Иванович. Он чем-то неуловимым выделялся среди инженерных работников завода. С давних пор она с настойчивостью исполнительного человека пыталась четко провести границу между ним и другими, но у нее ничего не получалось: он был вежлив с ней, как и все. Как и все, аккуратен в одежде, в жестах, словах — строгое и точное производство приучает людей к этому, и все же в нем было что-то такое, что нравилось ей особо, и ей хотелось тоже иметь свою особинку, какую имел и Егор Иванович. Однажды она поняла, что особинка Егора Ивановича — это его независимость, которая пришла к нему не потому, что он считает себя выше всех и никому не подчиняется, а потому, что самостоятельно мыслит. А ей-то, донне Анне, откуда взять эту независимость, если она вечно исполняет приказы, плод чужих мыслей? Но стремление иметь хотя бы чуточку независимости заставляло ее анализировать каждый поступок Егора Канунникова, стремиться в чем-то походить на него.

Перед одиннадцатью стали приходить работники отделов, те, кому надо было переброситься наедине то ли с Романом, то ли с главным инженером Мелентьевым, а то просто заранее узнать у донны Анны, о чем пойдет разговор и почему планерка собирается в неурочный субботний день, и вроде давненько такого не было. Потом пойдут цеховики, привыкшие являться, что называется, впритирочку, после закрытия дверей в директорский кабинет. Цеховиков она, куда денешься, пожурит, но пропустит.

А Егор Иванович приходил ровно во столько, чтобы, успеть поздороваться с ней, сказать что-нибудь вроде: «Ну, у вас новая прическа, донна Анна, она вам идет» и войти в кабинет, когда Роман поднимал взгляд от сводок и оглядывал работников, все еще не настроившихся на строгий деловой лад.

Пришли Пивоваров и Варя. Пивоваров сразу в директорский кабинет, Канунникова подсела к столу Анны Кирилловны, которая тотчас отметила, что та взволнована. Она не раз отмечала подобное волнение у Вари, когда ее вызывал директор, и всегда она присаживалась вот так, к столу, чтобы успокоиться. Уж не видела ли она тех незримо особых отношений, какие установились между Егором Ивановичем и ею, Анной Кирилловной? Да и что тут можно увидеть? Нет, конечно, нет…

Какие они разные характерами, эти Канунниковы. Егор Иванович открыт, общителен, дружелюбен. Наверно, такими бывают все, кто чувствует себя независимым. А Варя казалась Анне Кирилловне нелюдимкой, замкнутой, скрытной. Правда, она отличный мастер ОТК, член завкома и недурна собой: вон какие разлетные у нее брови, как она суховато стройна, какая у нее гордая походка и твердая поступь.

А вот и он, Егор Иванович… В темно-сером костюме — цеховики являлись на вече в своих рабочих курточках и, конечно, проигрывали перед ним — среднего роста, с густыми в курчавинку темно-русыми волосами, нельзя сказать, чтобы красивым лицом — черты его были по-настоящему мужские, крупные, — но с красивыми карими глазами, пожалуй, точнее — светло-карими, с разбросанными по светло-карему коричнево-кофейными просяными зернышками — на этот раз он ничего не сказал донне Анне, лишь взглянул через голову жены, поздоровался кивком и спросил Варю:

— Сюда? — Снова кивнул, но на этот раз в сторону