прибрежного кустика. В воду заходили, не глядя, как в игре, когда нужно с завязанными глазами срезать с ниточки приз.

Я держал пальцы крестиком, хотя презирал суеверия.

Моя Ленка. Моя, моя!

Мы стояли обнажённые, возбуждённые, растерянные, испуганные откровенным недоверием, тревожной настороженностью, напряжённым ожиданием то ли обретения, то ли потери чего-то весьма важного: ведь видели мы друг друга нагими впервые.

А ещё, ещё мы до жути боялись шелохнуться в холодной, как оказалось, до одури, до лихорадочного озноба воде, тряслись мелкой дрожью – не то от холода, не то от предательски сковывающего волнения и не решались даже за руки взяться.

Я решился на подвиг первым: неуклюже обнял Ленку, кожа которой покрылась тугими мурашками, несмело прижал, боясь что-то сделать не так, несмотря на  атакующую так некстати стаю гудящих и жалящих комаров размером наверно со шмеля и залезающих во все щели вездесущих мошек.

Мне было невыносимо стыдно – я чувствовал каждой клеточкой её упругую грудь, но более того беспокоило набухающее нечто, упирающееся в её девственный животик. Я боялся, жутко боялся, что Леночка, что ей это не понравится и тогда…

Время остановилось, как стоп-кадр в кино, картинка зрительного восприятия медленно поплыла, заваливая горизонт, перевернулась вверх ногами и замерла, мигая на одном и том же кадре.

В голове гудела странная пустота. Мне стало тесно внутри себя, по причине чего пришлось временно покинуть тело, которое вело себя развязно, странно.

Знаете, так бывает, когда смотришь интересное захватывающий триллер, в котором главный герой вот-вот совершит роковой поступок, потому, что не знает, не может представить того, о чём осведомлён зритель.

Эмоции поднимаются на уровень солнечного сплетения, запирают дыхание, отключают сердечные ритмы, тело сковывает вселенский, нездешний ужас.

Но, то в кино, которое по желанию можно смотреть или не смотреть. Реальная жизнь куда напряжённее и жёстче.

Сердце может внезапно замереть навсегда, запас кислорода иссякнуть, не успев напитать кровяные клетки, снабжающие мозг, который дирижирует симфонией жизни. И всё!

Всё!

Страшно!

Кое-что: замедленный, коверкающий реальность видеоряд, я воспринимал, чувствовал и слышал, но неразборчиво, смутно. Так бывает при сотрясении мозга: головокружение, высокочастотный шум в ушах, двоение в глазах, тошнота, странного характера сонливость, клубящиеся как дымовая завеса провалы в памяти. Шок!

Возможно, это нормально для первого до безобразия интимного прикосновения к любимой, первой желанной близости, только не для того, кто стоит на краю, кто не вполне готов нарушить священное табу.

Леночка, не просто девушка – любимая, единственная во Вселенной.

Когда туман рассеялся, подруга расслабленно лежала на покрывале в позе морской звезды и беззвучно плакала, но улыбалась при этом как умалишённая.

– Я люблю тебя, Лёнечка, люблю, люблю, люблю! Только не бросай меня, пожалуйста, ладно!

– Как ты могла про меня такое подумать!

– Могла, Лёнька, могла. Ты был не в себе. Не в том смысле, что во мне. Мне показалось, что тебя со мной совсем не было, что это был какой-то не ты.

– Вот же я, с тобой! Не выдумывай. Это нервы. Я действительно улетел, реально  провалился в бездонную пропасть, но это было так необыкновенно, так прекрасно, так здорово!

– И мне понравилось. Не сразу.  Сначала я испугалась. Чуть не грохнулась в обморок, хотя была заранее готова стать твоей женщиной.

– Правда! Ты на меня не сердишься?

– Дурашка. Честно говоря, это было не очень приятно. Не расстраивайся, я сказала – было. Теперь по-другому. Поцелуй меня. Я счастлива.

Леночка незаметно, как ей казалось, прикасалась рукой к тому замечательному месту, которое до сих пор откликалось ликованием, ритмично трепещущей пульсацией, волшебным праздничным настроением.

Сладкая истома ненасытно терзала, расплавляла потоками восхитительного блаженства  её растревоженную плоть, наполняя до краёв чем-то прозрачным, хрупким, призрачно невесомым, расслабляющим, согревающим, обволакивающе-блаженным, лишающим способности концентрироваться и думать. Было у неё мимолётное желание раствориться, растаять, немедленно уснуть. Было.

Об этом я узнал позже. Допускаю, что Леночка могла просто придумать подобное обоснование. Я-то вообще ничего не помнил.

– Ленка, – нечленораздельно мычал я,  – ты такая, такая! Ты самая лучшая!

От неё изумительно пахло чем-то необыкновенным, волнующим, настолько, что от этой острой приправы раскачивало, плавно, словно на ласково-тёплых морских волнах, кружило голову и приятно таяло где-то внизу.

Прежде её тело источало сладкий аромат утренней свежести, теперь появились изумительные пряные нотки южной ночи, разогревающие ненасытное желание.

Комары и мошки пировали на наших телах. Уху и чай пришлось разогревать повторно.

Ночь в это время года была под хмельком: забыла, что каждый вечер нужно опускать шторы, окутывать землю мраком: всему живому необходимо спать.

В палатке всё равно было темно, но я всё видел: налитые груди, изумительной формы животик, разбросанные по сторонам ноги, ещё больше чувствовал, что это навсегда.

Заснуть было невозможно. Мы дурачились, сливались в экстазе, засыпали на мгновение и снова ласкали друг друга.

Три бесконечно счастливых дня, определивших навсегда вектор безграничного счастья.

Мы не могли чувствовать и думать иначе.

Не могли.

Прошло три изумительно счастливых года. Нам по двадцать лет. Мы – семья.

Вся жизнь впереди: безоблачные горизонты, мечты, планы. Дух захватывает.

Нет, не вся жизнь – лишь чутельный отрезочек, можно сказать мгновение!

Я долго, сложно определить, сколько времени, неподвижно лежу на диване, который нет ни сил, ни желания разбирать, уставившись в одну размытую точку, которую, если честно, совсем не вижу.

Мне не до неё.

Зачем жить, если моя Леночка, если она – единственная женщина во Вселенной, которая мне дорога, которая мне необходима, как вода и воздух, моя жена, уходит к другому мужчине.

Уже ушла, хотя в квартире всё как прежде, всё на привычных местах: духи, туфли, расчёска, персиковое платье на плечиках, запах счастья.

– Что я должна делать, как поступить, если полюбила, – путано объясняет Леночка, заскочив за вещами, – да, не тебя! Это преступление? Нам было по семнадцать лет, когда клялись в вечной любви. Что я знала о жизни, чего могла понимать? Ни-че-го! Отпусти, пожалуйста. Давай останемся друзьями. Хочешь, я тебя поцелую?

– Друзьями, да, конечно, почему нет, – безразлично, в