вполне решаемыми проблемами…
Андрей приутих с единственной, всё повторяющейся фразой в голове: «Надо же ведь… Ведь надо же…»
Через полчаса раздумий он откуда-то понял, что они должны были еще раз встретиться, что это случайная, но запланированная встреча. Но кому она была нужна? Для чего она нужна была Андрею? Он же ясно понимал, что кроме того, что совершенно не знает, что сказать и от того со скрываемым терпением ждет, когда же покажется поезд, ничего больше не почувствовал.
Это была удивительная и чрезвычайно пустая встреча. Андрей усмехнулся. Поезд незаметно для пассажиров повернул на юго-восток, больше не следуя за закатом и в вагонах поселился вечер. Похожий на домашний, тихий, укрытый колючим шерстяным пледом и пахнущий крепко заваренным кофе вечер. Андрей принюхался, видимо кто-то в вагоне понемногу начинал скучать и чтобы миновать скуку стал пить кофе.
Из приоткрытой форточки тянуло свежестью. Полная женщина, что расположилась напротив Андрея, не спешила ее закрывать. Она задремала и негромко похрапывала.
Андрей быстро и бесшумно застелил свое спальное место и прилег. Закрыв глаза, он подумал о Полине. И вдруг так сильно удивился, что приподнялся с места, но тут же лег обратно. Довольно улыбаясь и будто пытаясь что-то высмотреть в сгустившейся темноте, он подумал, что женится на Полине. Эта простая мысль увиделась ему настоящей, правильной. Если бы его попросили, то он бы не смог выразить в слова то, что почувствовал. Будто враз понял смысл целой вселенной. Упорядочилось у него всё в голове. Прошлое, настоящее и будущее легли ровно, то есть единственно возможно. Полинка, картины, школа и почему-то засыпанный снегом сад в морозный солнечный день. Андрей ехал в поезде и всё это крутилось у него в голове. Он был счастлив настолько, насколько может быть счастлив человек вообще. Ни одного самого крохотного момента, по которому бы стоило огорчиться или просто задуматься всерьез у него сейчас не было. Счастье… Осознание собственно счастья оторвало Андрея далеко от реальности. И вскоре он незаметно уснул.
Настя…
Настя зашла в вагон, машинально – нисколько не заостряя на том внимания – нашла свое место и незаметно же для себя быстро и аккуратно расположилась. В ней поднялось что-то совсем уж неопределенное и совершенно вытесняющее из ее поля зрения всю происходящую вокруг обстановку. Ею чувствовалось, что на нее давит нечто такое, занимающее всю ее сущность, и от того скоро начнет всё меркнуть вокруг. И вдруг, как раз тогда, когда яркий свет летнего вечера должен был начать исчезать, она ясно увидела перед собой подушку на соседнем месте, затем само место, вся зримая часть вагона прорисовалась перед ней и Настя… улыбнулась. Ей вдруг сделалось легко-легко и так радостно!.. Она с превеликим удовольствием подумала, что едет домой, что там ее ждут и родные люди. Совсем скоро она сможет их обнять и поговорить с ними. Но во всем этом великолепии ожидания встречи Настю будто бы начало что-то беспокоить. Это было уже нечто другое, не многострадальная иллюзия, а нечто реальное, существующее на самом деле. Уверенность, что основой беспокойства является что-то из жизни, а не из пустых переживаний в духе «а может быть», всё усиливалась. И Настя, перестав улыбаться, стала хмурой и задумчивой. «Ах, какая же я глупая!..» – мысленно запричитала она и ушла в переживания. Так ведь потому она и здесь, что сильно поругалась с Сашей, своим мужем, повздорила с родителями, у которых оставила Кирилла, своего сына, и решила всё поправить своим отъездом. «Глупая и несчастная!.. Глупая и несчастная!..» – твердила она себе. В ее памяти всплыли события получасовой давности и показались такими ничтожными, такими унизительно наивными, что дико захотелось вернуться обратно и всё изменить. Долго Настя не могла заснуть. То ворочалась, то плакала, то совершенно успокоившись, смотрела на бегающий по вагону свет фонарей – видимо проезжали рядом с каким-то населенным пунктом. И, наконец, заснула.
Приехав домой, Настя с радостью помирилась с мужем, устроилась на работу в частную клинику. И опять поругалась с Сашей. Беременная, вместе с Кириллом она переехала жить к родителям. Саша то и дело ездил к ней и сыну. А после рождения дочки и вовсе переехал к Настиным родителям, то есть к своей семье. С рождением дочери, Настя изменилась. Вся спонтанность и безосновательные недовольства жизнью ушли. И как-то в разговоре Василий скажет Ирине: – Настенька повзрослела. Ирина с ним согласится. Но обоим вдруг станет грустно, и оба просидят в полном тяжелом молчании несколько длинных минут. А потом Василий предложит Ирине чаю. Она заулыбается, тут же встанет с кресла и скажет, что у нее есть замечательные конфеты и нужно их обязательно положить в вазочку. Оба осторожно засуетятся и незаметно для себя самих развеселятся. Но, когда Настиной дочка станет уже достаточно взрослой, Настя с Сашей расстанутся. Позже Настя выйдет замуж за доктора, который придет трудиться в клинику, где работает она. А с Андреем Бушуевым она больше никогда не встретится.
P.S.
В Эльтов пришла весна. Таких вёсен не было уже столько времени, что не осталось уже тех людей, кто бы мог о них рассказать. Столько шума и людской суеты, того движения, в котором хочется принимать участие не было здесь несколько поколений. Последние же десять лет можно было подумать, что город умер. Навсегда… Маков Ваня стоял на пригорке, на котором когда-то случайным стечением фантазии забрел Андрей Бушуев. На этом пригорке Андрей вел беседу с Кирилкой. Ну, да ладно. Ваня был одним из молодых энтузиастов, что привез жизнь в Эльтов. Он и его товарищи горели желанием превратить уснувший город в образец цветущего, кипящего жизнью, но в то же время уютного, с тихими долгими вечерами дивного края. Почти что запутанная в ярких планах на ближайшее время сказка. Каких-то пять минут назад Ваня выбрался из рябиновых дебрей. В резиновые сапоги, в которые он был обут, насыпались старые веточки, кора и прочий сопутствующий мусор. По маленькой кучке этого мусора Ваня высыпал из сапог, отряхнул от нацепившихся прошлогодних листьев и сухих веток кофту и стоял, радуясь абсолютно всему вокруг происходящему. Светило утреннее солнце и мягкими лучами приглаживала кусочки редкого тумана, зацепившегося где-то в низинах за прошлогодние ветки пижмы и тысячелистника, за раскрывшие почки ветки жимолости, бузины и шиповника; какая-то птица беззвучно пролетела где-то совсем высоко; стояла тишина и утреннее робкое безветрие чувствовалось своим исчезающим, эфимерным мгновением; огромные ряды высохших от старости рябин густых слоем покрывали
Настя…
Настя зашла в вагон, машинально – нисколько не заостряя на том внимания – нашла свое место и незаметно же для себя быстро и аккуратно расположилась. В ней поднялось что-то совсем уж неопределенное и совершенно вытесняющее из ее поля зрения всю происходящую вокруг обстановку. Ею чувствовалось, что на нее давит нечто такое, занимающее всю ее сущность, и от того скоро начнет всё меркнуть вокруг. И вдруг, как раз тогда, когда яркий свет летнего вечера должен был начать исчезать, она ясно увидела перед собой подушку на соседнем месте, затем само место, вся зримая часть вагона прорисовалась перед ней и Настя… улыбнулась. Ей вдруг сделалось легко-легко и так радостно!.. Она с превеликим удовольствием подумала, что едет домой, что там ее ждут и родные люди. Совсем скоро она сможет их обнять и поговорить с ними. Но во всем этом великолепии ожидания встречи Настю будто бы начало что-то беспокоить. Это было уже нечто другое, не многострадальная иллюзия, а нечто реальное, существующее на самом деле. Уверенность, что основой беспокойства является что-то из жизни, а не из пустых переживаний в духе «а может быть», всё усиливалась. И Настя, перестав улыбаться, стала хмурой и задумчивой. «Ах, какая же я глупая!..» – мысленно запричитала она и ушла в переживания. Так ведь потому она и здесь, что сильно поругалась с Сашей, своим мужем, повздорила с родителями, у которых оставила Кирилла, своего сына, и решила всё поправить своим отъездом. «Глупая и несчастная!.. Глупая и несчастная!..» – твердила она себе. В ее памяти всплыли события получасовой давности и показались такими ничтожными, такими унизительно наивными, что дико захотелось вернуться обратно и всё изменить. Долго Настя не могла заснуть. То ворочалась, то плакала, то совершенно успокоившись, смотрела на бегающий по вагону свет фонарей – видимо проезжали рядом с каким-то населенным пунктом. И, наконец, заснула.
Приехав домой, Настя с радостью помирилась с мужем, устроилась на работу в частную клинику. И опять поругалась с Сашей. Беременная, вместе с Кириллом она переехала жить к родителям. Саша то и дело ездил к ней и сыну. А после рождения дочки и вовсе переехал к Настиным родителям, то есть к своей семье. С рождением дочери, Настя изменилась. Вся спонтанность и безосновательные недовольства жизнью ушли. И как-то в разговоре Василий скажет Ирине: – Настенька повзрослела. Ирина с ним согласится. Но обоим вдруг станет грустно, и оба просидят в полном тяжелом молчании несколько длинных минут. А потом Василий предложит Ирине чаю. Она заулыбается, тут же встанет с кресла и скажет, что у нее есть замечательные конфеты и нужно их обязательно положить в вазочку. Оба осторожно засуетятся и незаметно для себя самих развеселятся. Но, когда Настиной дочка станет уже достаточно взрослой, Настя с Сашей расстанутся. Позже Настя выйдет замуж за доктора, который придет трудиться в клинику, где работает она. А с Андреем Бушуевым она больше никогда не встретится.
P.S.
В Эльтов пришла весна. Таких вёсен не было уже столько времени, что не осталось уже тех людей, кто бы мог о них рассказать. Столько шума и людской суеты, того движения, в котором хочется принимать участие не было здесь несколько поколений. Последние же десять лет можно было подумать, что город умер. Навсегда… Маков Ваня стоял на пригорке, на котором когда-то случайным стечением фантазии забрел Андрей Бушуев. На этом пригорке Андрей вел беседу с Кирилкой. Ну, да ладно. Ваня был одним из молодых энтузиастов, что привез жизнь в Эльтов. Он и его товарищи горели желанием превратить уснувший город в образец цветущего, кипящего жизнью, но в то же время уютного, с тихими долгими вечерами дивного края. Почти что запутанная в ярких планах на ближайшее время сказка. Каких-то пять минут назад Ваня выбрался из рябиновых дебрей. В резиновые сапоги, в которые он был обут, насыпались старые веточки, кора и прочий сопутствующий мусор. По маленькой кучке этого мусора Ваня высыпал из сапог, отряхнул от нацепившихся прошлогодних листьев и сухих веток кофту и стоял, радуясь абсолютно всему вокруг происходящему. Светило утреннее солнце и мягкими лучами приглаживала кусочки редкого тумана, зацепившегося где-то в низинах за прошлогодние ветки пижмы и тысячелистника, за раскрывшие почки ветки жимолости, бузины и шиповника; какая-то птица беззвучно пролетела где-то совсем высоко; стояла тишина и утреннее робкое безветрие чувствовалось своим исчезающим, эфимерным мгновением; огромные ряды высохших от старости рябин густых слоем покрывали