числа "двадцать три" не лежат числа совершенные, из сумм которых образуются, например "пять", "одиннадцать" или "семнадцать". И потому, согласно Моисею, число это олицетворяет воздаяние, что постигает грешников от Господа. Двадцать три тысячи из тех, кто вышел из Египта, соблазнились и соорудили Золотого тельца — за что были убиты по приказу Моисея^[4]. Апостол Павел в "Послании к коринфянам" говорит о двадцати трех тысячах, что погибли в один день, ибо предавались блуду с мадианитянками^[5]. Также число сие может олицетворять и тех праведников, чья вера поддержана добрыми деяниями. Крепкость в вере олицетворяется тройкой, в которой мистически заключена вера в Пресвятую Троицу. Безупречность деяний обретает свое выражение в соблюдении Заповедей Господних, которые олицетворяет число двадцать, ибо то есть дважды десять: десять Заповедей, данные нам в Ветхом Завете, все до единой возродились в Завете Новом. И так путем прибавления тройки к двадцатке получаем наше число"^[6].

Что до трехчастного деления разделов внутри "Обращений...", то оно соответствует учению бл. Августина о трех уровнях реальности, постигаемых благодаря способностям памяти (донновские "медитации"), разумного интеллекта ("увещевания") и воли ("молитвы"), которое излагается в трактате "О Троице" (X, XI 17-18)^[7].

С другой стороны, Донн явно отталкивается от популярных в конце XVI — начале XVII вв. трактатов, посвященных ars moriendi — искусству умирания. Этот род сочинений, повествующих, как правильно и достойно христианину уходить из жизни, как прощаться с близкими и отрешаться от земных привязанностей и забот, как приуготовлять себя к встрече с Создателем, не мог быть незнаком Донну. В Англии особой популярностью пользовались два сочинения такого рода: анонимное "The Art and Craft to know well to Dy" ("Искусство и умение умирать достойно"), созданное около 1500 г., существовавшее в многочисленных списках и оттисках с резных деревянных досок, самые поздние из которых датируются началом XVII в., и изданный в 1620 г. в Антверпене трактат иезуита Роберта Беллармина (Bellarmine) "De arte bene moriendi" ("Об искусстве достойной смерти") — он-то, видимо, и был известен Донну, если учесть, что в проповедях настоятеля собора Святого Павла встречаются многочисленные аллюзии на иные работы этого автора^[8].

Для жанра ars moriendi характерен акцент на переменчивости человеческого жребия и неожиданности горечей и испытаний, венцом которых является смерть. Так, один из трактатов утверждает:

"Сегодня мы здоровы и крепки, а завтра — больны; сегодня счастливы, а завтра — поражены скорбью; сегодня богаты, а завтра — ввергнуты в нищету; сегодня прославлены, завтра — опозорены и отринуты; сегодня живы, а завтра — мертвы... О, что за перемена участи в течение двух лишь дней! От счастья — к горечи, от здоровья — к болести, от наслаждения — к скорби, от спокойствия — к тревогам, от силы — к слабости, — и точно так же от жизни перехожу я внезапно к смерти! Что за жалкое я создание!"^[9]

Достаточно сравнить этот пассаж с началом "Обращений к Господу...", чтобы сходство бросилось в глаза.

Заметим и еще одну параллель. Все трактаты, посвященные "искусству умирания", настаивают на том, чтобы лежащий на смертном одре публично произнес символ веры: "Прежде, нежели покинут меня жена, дети и слуги мои, желаю я в их присутствии исповедовать мою веру, дабы и вы, друзья, что собрались здесь у одра моего, могли бы засвидетельствовать перед Богом и миром, что умираю я христианином," — пишет безымянный автор "Спасения человека недужного" — еще одного популярного в XVII в. сочинения этого жанра^[10].

Каждый раздел "Обращений..." Донн заключает молитвой. Однако сочинение Донна далеко выходит за рамки трактатов ars moriendi. Те были лишь практическим наставлением для умирающего. Донн претендует на нечто гораздо большее. Едва ли не на тяжбу с Господом Богом. "Увещевания" — своего рода юридический разбор реального положения подзащитного, коим является сам Донн. Здесь он, с одной стороны, опирается на традицию права, с которой он познакомился во время обучения в Линкольнз-Инн, а с другой — на книгу Иова. Иова, вызывающего Бога на разбирательство: "Выслушай, взывал я, и я буду говорить, и что буду спрашивать у Тебя, объясни мне"^[11]. И каждый раз, взвесив все доводы, Донн смиренно склоняет голову.

Если увещевания — наиболее богословски насыщенные части "Обращений к Господу..", то "Медитации", которым Донн обязан славой прекрасного прозаика, полны "мудрости мира сего". Здесь мы встречаемся с космографией и алхимией, платонизмом и герметикой. При этом Донн оперирует с набором "общих топосов" своей эпохи — но делает это поистине виртуозно. Магнетизм его текста объясняется не оригинальностью образов, а их неожиданным сопряжением^[12]. Чужие голоса бл. Августин, Тертуллиан, Данте — причудливо преломляются в акустике донновского текста, порождая порой странное эхо.

Несколько ключевых метафор насквозь "прошивают" текст "Обращений к Господу". Одна из них — представление о человеке как микрокосме — малом подобии большого Универсума Зародившись в античности, это представление было воспринято Отцами Церкви, развито средневековыми философами, а потом, пройдя через призму герметических учений членов Флорентийской академии и школы Пара-цельса, трансформировалось, чтобы стать для литературы, искусства, философии и медицины той эпохи активной "порождающей метафорой", развертывающейся на всех уровнях бытия и связующей их воедино. "Человек, как был он сотворен и создан Господом, есть набросок или образ — или краткая повесть всей Истории Мироздания: в нем Господь заключил все творение, все, созданное Им в этом мире... И поскольку тело человеческое заключает в себе отражение всей Вселенной, и в нем соучаствует все, что есть в этом мире, то потому человек называется Микрокосмом или малым миром... Из глины и праха сотворена плоть человека, а потому тяжела и массивна; кости в его теле сравнимы со скалами и камнями, а потому крепки и долговечны... Кровь, что течет в теле его по венам, повторяющим своими очертаниями древесную крону, можно сравнить с водами, что разносятся по поверхности земли ручьями и реками, дыхание его подобно ветру..."^[13] — эти слова старшего современника Донна, сэра Уолтера Рэли, созвучны "Медитации IV" — как и множеству других текстов той эпохи: философских, астрологических, медицинских. Дело в том, что тогда еще не произошло современное разделение дисциплин и все науки существовали не сами по себе, а в их приложении к человеку: математика и астрономия служили мореплавателям, философия была не отвлеченным умозрением, а научением жизни, алхимия искала, как исцелить